запах ванили.
– Да. Мило пахнет, особенно… по-ихнему… – с пониманием кивнул Александр, мечтательно всматриваясь в девичью муфту. Его лицо выражало то же просветленное настроение и радость, что и лицо Алексея. – Должно быть, и вправду жар-птица, раз ты голову потерял, – продолжал Гусарь принюхиваться к исчезающему тонкому аромату.
– А то! – торжествующе ответил Кречетов. – Думаешь, я слепой? Где вот только сыскать ее?
– Там же, где и потерял! – неожиданно подкинул идею Сашка, подмигнул приятелю и твердо заверил: – Не боись. Ведь у тебя есть я. Пошукаем – найдем. Право, не иголка она?..
К стене опять пиявкой прилипла густая уродливая тень, отбрасываемая большущим, похожим на гроб шкафом, но Алексей, каждодневно смотревший на этот траурный силуэт перед сном, нынче не удостоил его вниманием. Он лежал и смотрел в потолок, а грудь его согревал теплый, ласкающий мех. И для него в эти минуты, казалось, исчезло все прошлое, настоящее: и вечно мрачный и жалкий, сломленный водкой и неудачами отец, и нервно постукивающий стеком по жилистым икрам месье Дарий, и монотонный режим театрального училища, и мрак обид, жестокостей и оскорблений.
Невнятны и туманны были грезы Алексея, но тем глубже волновали они его смятенную душу. Каким-то шестым чувством гадал и думал он о себе, о прекрасной незнакомке, вспоминая благородный абрис ее лица, ее длинные темные ресницы, прикрывавшие чуть заметную лукавую улыбку бирюзовых глаз, читавшуюся под юбкой стройную с высоким взъемом ножку, и интуитивно сам себе задавал вопрос: не есть ли эта наметившаяся красота, видимая глазами, только невинный залог расцветающих прелестей, дарованных ей природой? Потом он вспомнил себя, стоявшего там, у ледяного катка, и глотавшего соль подавленных слез своей неудачи. И ему стало искренне жаль себя.
– Ну, будэ тоби думку кохать о ней. Що ты, ей-богу, як тот бурсак о панночке… Дальше-то сказывай, що приключилось с тобой. Мэни так и подмывает узнать, так и крутит, яко того мыша о кильце ковбаски. Ну?
Алешка без затей рассказал все до конца, усмехнувшись случаю с лихачом, ощутив при этом, как здорово ссадил локоть, выскакивая из саней.
– Ну, ты выкинул номер! Уморыв мэни. Це лиха загогулина! Ох, Лексий, дывысь, жди поутру бури! Уж ты не хуже мэни бачишь, Соколов так сего дела не спустит. Нагрянет собственной персоной.
– Глупый ты, Сашка, просто дурак. Да как же он спознать меня сможет, коли я «рожу скроил» не приведи господь, да и видел-то он меня разве один миг, а так все спиной да боком…
– Так-то оно так, да тильки Мих-Мих, – Сашка покачал головой, темнея глазами, – усех розгами сечь прикажет… Що ж тогда спивать будэшь?
– Ну, ты смола, Гусарь, а еще друг. Липнешь с вопросами… и без тебя тошно.
– Да як же ты хотел, брат? Без вины виноватые наши все будут… Потешные не простят…
Алексей как булавкой кольнул взглядом Гусаря, болезненно сморщил нос, сжал кулаки, но ничего не ответил.
Больше они не проронили ни слова. Через час-другой после Сашки заснул и Алексей.