роду служит сокол. Ты мне по нутру, птица мудрая и сильная, да ночная. Всё как люблю. Но не даст Археон мне новую птицу позвать. Жди другого. А я к проклятой стене пойду, снится она мне каждую ночь, сил нет терпеть, может быть, посмотрю, да пройдёт этот морок. Устал я. С тех пор, как отец погиб, всё думаю, как отомстить. Не Археону, так ей. И ты филин мне и не подмога, и не помеха. Улетай прочь, зря только время теряешь. Так и сгинешь рядом со мной. Ты знаешь, я не стану сидеть и ждать, пока белоглазые нападут, если надо и лес сожгу, и царевну их Аглаю, пропади она в болотах, тварь бессердечная.
– Угу, – ответил филин и перелетел на другое дерево поближе к сыну кузнеца.
Луна освещала тропинку, по которой ступал юноша. Листья шуршали под ногами. Приближалась зима. Кроны деревьев уже совсем поредели. Там где заканчивалось Темнолесье, начиналась большая нетронутая равнина. От небес до самой земли спускалась великая стена, отделяющая родину сына кузнеца от земли белоглазых, что называли свой дом Белым лугом, хоть и жили у подножия скалистых гор. Ещё до наступления холодов сильные ветра смахивали снежные шапки с горных вершин и рассыпали их по лугам, превращая лёд в живительную росу, что питала землю и помогала взращивать диковинные цветы, чудодейственные травы и в последний раз перед наступлением морозов дарила урожай. Сын кузнеца слышал много преданий о белоглазых, но никогда не встречал их, ведь никто не приближался к Великой стене. Да и ему строго-настрого было запрещено идти к равнине. У самой кромки лес стал злее. Деревья плотно обступали его, давили тугими грозными стволами, кололи сучьями, ветвями, обсыпали жёсткими сухими листьями. Но юноша высекал искру прямо из рук, как учил его Археон, раздвигал горящими ладонями огромные стволы, извивался, точно змея, уклоняясь от ударов. Темнота сгущалась вокруг него, казалось, сам воздух чернеет и бьёт в лёгкие. Наконец, он встретил на пути древесную громадину, ветви исполина были перевиты ядовито-зелёным плющом. Юноша приложил к стволу полыхающие ладони, и листья разлетелись обугленные, обнажая надпись «Аглая» . Он потрогал выжженную кору и тут же очутился на равнине.
– Да чтоб меня русалки защекотали до смерти, не может быть этого быть, – прошептал сын кузнеца, охваченный ужасом и восхищением. Посерди огромного поля, пересекая пространство с неба до самой земли, висела тонкая седая паутина в каплях росы. «И почему нам не разрешали на неё смотреть. Нет уж, я ближе подойду», – решил он и двинулся в сторону паутины.
Днём ей не спалось. Отец приказал спать, чтобы ночью проследить за ветром, ведь если вовремя не заметить перемену – можно остаться без урожая. Если снега станет слишком много – он не растает и погубит посевы, а ведь зима ещё не наступила. Маленькой девочкой Бела научилась летать. В её светлых просторных одеждах кутался ветер, как ласковый щенок. Он тёрся о белые ноги и ластился к ступням, иногда с такой силой, что отрывались они от земли, и можно было ступать прямо по воздуху на потеху дворовым мальчишкам. Тонкие губы, чуть подрумяненные, словно поцелованные морозным ветром щёчки и волосы цвета молока, заплетённые в тугую тяжёлую косу. Даже маленькой девочкой она была бела, что означало «чудо, как хороша» на языке народа, населявшего Белый луг. Отец украдкой улыбнулся, когда увидел её, первый раз порхающую над полем, посыпанным первым снегом, будто сахаром. Бела кружилась в вихре танца, полами одежд поднимая в воздух миллионы узорчатых снежинок, ловила их губами и звонко смеялась. «Бела!» – кричали ей в след мальчишки, и она улыбалась им, сверкая своими необыкновенными глазами. Они лучились светом, как горный хрусталь, лишь слегка отливая небесным.
Со временем Бела превратилась из озорной хохочущей девчонки в статную девушку, дочь правителя Белого луга. Но и теперь она часто кружилась в небе на потеху маленьким детям, срывая лепестки с самой макушки деревьев. Одежды её струились и закручивались, как русалочий хвост, закрывая ноги и тотчас разлетались, как крылья диковинной птицы, когда ступни в остроносых башмачках касались земли.
– Не к добру, Светлогор, чтобы дитя твоё резвилось на виду у всех. Все мы знаем, что не родная она тебе. Подкидыш. Только вот откуда взялась неизвестно, подумать могут всякое, – шептал на ухо правителю старший советник Беломир.
– Колдовство течёт в жилах девчонки. Что тут страшного и чудного? Будто первый раз с летуньями встретились.
– Последняя не продолжила род, да только может быть…
– Забываешь, с кем речи ведёшь, Беломир. Не смей упоминать даже имени Царевны. Она давно не покидала скалистых гор. Там ей самое место, а дочь мою не смей трогать.
– Как пожелает, светлейший. Да только девочка живёт праздно. Совет старейшин выбрал тебя правителем, но я помню слова Некраса перед смертью. Бела перевернёт небо и землю, если не держать её в узде, – осторожно сказал Беломир, перебирая серебряные кольца на узких длинных пальцах.
– Я не отдам её за тебя, рано ещё. Не время, – ответил Светлогор, нахмурив брови.
– Когда вы решитесь отпустить дитя своё неродное, неразумное, будет поздно, немало бед натворит женщина без мужа, Аглая хоть и была великой Светлой Царевной, а всё равно оступилась и заплатила самую высокую цену.
– Запрещаю