е говоря, – нагадить на нашем участке. Коты и кошки знали упорный характер Франтика, поэтому, услышав звонкий голос, ретировались под забор от греха подальше. Пусть, мол, «гроза» утихнет, отойдёт ко сну, а мы уж потом столько наворотим, что мало не покажется. В этот вечер в сад заскочил, скорее всего, какой-то кот – незнакомец, которого Франтик загнал на макушку яблони, достать его ни как не может и требует моей помощи,– слышу тревожно молящие нотки в его голосе. Со второго этажа бегу помочь другу, иначе какие же мы тогда друзья, так одно название.
На крыльце у меня для такого случая специально припасен дрын: нарочно, с поддельной злобой замахнусь им на супостата,– тот с яблони на забор, с забора в проулок,– и поминай, как звали. А у Франтика от радости сердце разрывается на кусочки: как ни как победа, пусть с помощью друга, но победа.
Иду в сад. В саду Франтика нет. Он за домом, заслышав мои поспешные шаги, стал просто захлёбываться от злобы. В сумерках вижу чёрную фигуру Франтика с белой пеной на губах. Тут и коню понятно, – дело очень серьёзное. На пёсике шерсть дыбом, обрубок хвоста плотно прижат к гузке, к тому месту, которое в момент испуга подводит трусоватых животных, да и людей тоже. Про таких говорят: «С испугу в штаны наложил». Франтик не зря прижал свой обрубок хвоста, ибо картина была фантастической.
Два дня назад знакомый прапорщик для моих хозяйственных нужд привёз небольшой кусок маскировочной сетки. Я её бросил на отмостку за домом, где как раз и происходила сценка, которую описываю. Сетка лежала горкой, как приличная охапка сена. Так вот эта самая охапка вдруг ни с того ни с сего неожиданно резко дёргалась и на сантиметр, другой грозно двигалась по гладкой цементной площадке от дома в сторону Франтика. При каждом неожиданном таком рывке охапки Франтик с места без разбега взмывал вверх. (Иван Ухов, великолепный мастер по прыжкам в высоту, в данном случае отдыхает). При этом заметьте, Франтик приземлялся на сантиметр, другой дальше, нежели стоял до того.
Мне, человеку, давно потерявшему веру в чудеса и приведения, картина происходившего действа была несколько смешна и забавна. Понятно, охапка сама по себе не могла так вздрагивать, можно сказать, подпрыгивать. Кто-то там её двигал. Но кто, вот вопрос. Для любого субъекта, сидевшего под сеткой, собака – враг номер один. Он, скорее всего, замер бы на месте до поры до времени, выждав, когда Франтик отвлечётся, дал бы дёру. Этот же хам игнорировал все собачьи протесты прекратить безобразие,– упорно двигал сетку к намеченной цели, наводя меня на мысль, что хозяйские нужды присущи не только человеку. Франтюшка продолжал упорствовать на своём, как ему казалось, не давая супостату продвигаться дальше. Моё появление мало прибавило ему храбрости, разве что лаять он стал настойчивее. Мне на миг представился Марсик,– тот в один момент разнёс бы и охапку, и того, кто под ней сидел. Франтюшка явно трусил, постоянно держа определённую дистанцию. Как я заметил, прыгал он не ради тренировки, как это делает Ухов. На лету он успевал, вытянув шею, склонить голову то на ту сторону охапки, то на эту с мыслью: «А может быть, с боку врага увижу?».
Охапка продолжала настойчиво двигаться по гладкому бетону. Уже между ней и стеной дома образовался узкий коридорчик. Воспользовавшись этим, Франтюшка стал «нарезать» круги вокруг охапки, надеясь сзади её увидеть супостата. Причём, узкий коридорчик он пролетал пулей, не успев даже повернуть головы. Вот что трусость делает! А как же! Вдруг «тот», что в охапке, прижучит в узком коридорчике и дух вон! Простора то нет. Тут даже быстрые ноги не спасут!
Когда Франтик пулей пролетел коридорчик, мне вспомнились слова из известного фильма, сказанные незабвенным Юрием Никулиным: «Я не трус, но я боюсь». Откровенно хохочу над этой комедией, но пора уже и занавес опускать,– собачка вот-вот охрипнет. Тянусь рукой к охапке, Франтюшка вдруг хвать (не больно, он часто так делал) зубами за мои пальцы и потянул мою руку в сторону, мол, ты что опупел, – отхватит по самый локоть. Я послушался совета друга, и тут меня оторопь взяла: стою-то в трусах и в комнатных тапочках. А если там большая крыса, или хорёк какой-нибудь! В суматохе цапнет,– хлопот не оберёшься. ( Вот как трусость одного нагоняет панику на другого!) Боковым взглядом замечаю в своей левой руке палку и радостно испускаю дух: « Фу-у-ух! Теперь-то нас трое! Это вам не хухры-мухры. Могём и тигру лапки пощекотать». Тянусь дрыном к охапке и на всякий случай голые ноги ставлю подальше от неё. Франтик прячется сзади меня и в ожидании чуда (чем чёрт не шутит!) перестаёт лаять. Стоит вам заметить, что это его коронная тактика: умолкать, когда ему грозит опасность. Увидев, допустим, на улице бродячего пса Кабысдоха, он, бывало, юркнет под забор, в самой дальней картофельной грядке зароется в ботву и молчит, как убитый. Чтобы хоть как-то скрасить конфуз друга, я зову его, якобы к обеду. Он выскакивает из укрытия, отряхивается от пыли и мусора и геройски лает на всю улицу. Вот и теперь он затаился за моими ногами, глядя на палочку-выручалочку, которой я поднимаю охапку. И чтобы вы думали!? Под маскировочной сеткой оказался ёжик! Наш общий с Франтиком друг, который жил у нас на участке под сараем. Пёсик тут же сник, и надо бы вам видеть, в какой конфуз он погрузился,– его, словно помоями облили,– весь обмяк и скукожился. Боясь взглянуть мне в глаза, он стоял как оплёванный, даже