благодарности старику – за его самоотверженное участие в почти безнадежной схватке с могущественным канцлером, за сочувственное понимание побуждений – собственно, его, Невельского, а вместе с тем и Муравьева, и экипажа «Байкала». Но, может быть, главной причиной благодарности было это теплое отеческое «ты», совсем не похожее на тыканье много старшего по званию и чину.
Невельской сглотнул подступившие к горлу слезы, медленно поднялся, не отводя взгляда, и выдохнул:
– Буду стоять. До конца!
Глава 4
Извозчичьи санки снова несли Андре Леграна (он же Анри Дюбуа) по мартовским сугробным улицам Красноярска. Направляясь в Париж по вызову Лавалье, он не мог миновать гостеприимный дом Мясниковых, не заглянуть в милые, полные сибирской небесной голубизны глаза Анастасии. Настеньки…
Как-то она жила эти почти два года, что мы не виделись, может быть, уже давно замужем, думал он, воротником медвежьей шубы прикрывая лицо от пронизывающего ветра. Вообще-то ветер был не так чтобы очень сильный, дул с равнинного правого берега Енисея, но здесь, на гористом левом, а тем более между домами, как-то по-особому завихривался и норовил забраться под шапку и шубу то с одной, то с другой стороны. Забраться и ущипнуть кожу крепким морозцем. Будто знал, что в санках едет не дюжий молодец-сибиряк, а избалованный теплом европеец. Небось извозчика не трогает – вон как тот у шубейки ворот распахнул, лисий малахай на затылок сдвинул и что-то насвистывает, помахивая кнутом, пользоваться которым и нужды особой не было – пегая лошадка и сама бежала резво и весело.
Вот и дом Никиты Федоровича – двухэтажный дворец европейского типа с не по-сибирски большими окнами по всему фасаду. Особенно велики, да еще с арочным верхом, были пять средних, за которыми – Андре знал – находился бальный зал. Там дорогой паркет, лепной потолок, три люстры с хрустальными подвесками на пятьдесят свечей каждая, большие зеркала в золоченых рамах с завитушками, мраморные скульптурки на высоких подставках в простенках между окнами… Богато, помпезно, и во всем хоть и небольшой, но перебор, вызывающий привкус вульгарности.
Зал этот Андре хорошо запомнил, потому что накануне его отъезда в Иркутск Никита Федорович устроил бал для местной знати и купечества. Мясников в губернии был крупной фигурой, коммерции советником, кавалером ордена Святого Владимира 4-й степени, следовательно, дворянином, пользовался уважением и авторитетом – посему на бал съехалось все высшее общество Красноярска. Не было только губернатора Падалки – тот находился в Иркутске на приеме у генерал-губернатора. И на этом балу хозяин представлял французского гостя с такой значительностью в голосе, что можно было подумать, будто Андре не будущий компаньон – о деловом партнерстве они успешно договорились, – а не меньше чем член семьи. Андре даже заподозрил тогда, не рассказала ли Настенька своему батюшке о том, что случилось между ними на заимке. И случилось, кстати, не единожды, а еще две ночи подряд до этого самого