понимают и всегда помнят, что государственные люди должны быть без червоточинки, ибо, придя служить, они уже не сами по себе Иванов, Петров, Сидоров, а – советник Иванов, столоначальник Петров, управляющий отделением Сидоров, то есть представители власти, а власть должна быть непогрешима!
– Николя, там Андрей Осипович пришел, – это подошла к столу Екатерина Николаевна, явно удивленная его невниманием. – Хочет проститься.
Значит, ошибся: не его здоровьем озабочена Катюша, а явлением Стадлера, теперь уже бывшего управляющего IV отделением, отправляемого в Красноярск председателем губернского суда. Стадлера, личного, можно сказать, секретаря, еще недавно слывшего надеждой и опорой его, Муравьева, управления. Вот именно – слывшего, раздраженно подумал он, разве можно забыть, как безобразно и даже подло подставил своего начальника этот блестящий служащий в истории с Крюковым. Если бы не Катюша с ее проницательным добросердечием, страшно подумать, что могло бы случиться!
– Извини, родная, – Муравьев отодвинул бумаги и встал, разминаясь, – но мне совсем не хочется с ним встречаться.
– Надо, Николя, – неожиданно твердо сказала Екатерина Николаевна. – Ты его не в ссылку отправляешь, а переводишь на важное место работы. Очень ответственное! Вспомни историю Татьяны. Невинную девушку осудили на семь лет каторги! Ужасно! А теперь ты не можешь добиться пересмотра ее дела.
– По моей просьбе ее освободили от каторжных работ. Она в рудничном лазарете, помогает фельдшеру.
– Но каторга все равно за ней. Еще целых пять лет!
Николай Николаевич развел руками: что поделаешь! – прошелся по кабинету, остановился у окна, глядя на снежную равнину Ангары. Катрин подошла сзади, обняла за плечи, склонив голову на эполет.
– Я понимаю, милый, разочаровываться в человеке тяжело, но Андрей Осипович уже и так наказан твоей немилостью. А топтать не нужно – этим ты больше унизишь самого себя. Еще неизвестно, брал он эту взятку или нет.
– Откуда ты у меня такая мудрая? – усмехнулся Муравьев. – Брал ли, нет ли, а слух прошел.
– О тебе тоже слухов не счесть. А может, о твоих верных помощниках специально сплетни распускают, чтобы ты прогнал их и остался один?
Николай Николаевич скосил глаза – завиток волос над ее лбом мешал ему увидеть любимое лицо, – вздохнул и сказал:
– Хорошо, пусть заходит.
Стадлер вошел, как всегда, с горделивым достоинством – прямая спина, гордо поднятая голова, чисто выбритые щеки (Андрей Осипович не признавал усов и бакенбардов), даже взбитая над высоким лбом черная прядь волос изображала гордую уверенность. Слегка наклонил голову, здороваясь. Муравьев кивнул в ответ.
– Я слушаю вас, Стадлер.
– Ваше превосходительство, – глуховатый голос чиновника неожиданно задрожал, но он тут же справился с волнением и продолжил своим обычным сухим и бесстрастным тоном: – Ваше превосходительство,