попросить о чем-то, но так и не смог сказать, промолчал, потому что Игидей с самого начала повернул разговор в другое русло.
А о чем же мог Хан попросить его, что хотел поручить?
Денег? Не может быть.
Черт дернул его перебить Хана.
Вот с такими неспокойными мыслями Игидей тронулся в сторону Селенги – выбирать себе земельный надел.
Поселился по соседству со стариком Соргон-Сура. Оказалось, старик хорошо знал отца Игидея – Оргой-тойона, воевавшего с чжурчженами во времена Джесегей-батыра. А когда стали разбираться, и вовсе вышли родичами, чему Соргон-Сура несказанно обрадовался.
А Игидей рано, еще в детстве, покинувший родину, просто души не чаял в старике: тот был первым на его жизненном пути человеком, близко знавшим, хорошо помнившим отца!
– Тогда мы все: я, Джесегей и твой отец – были подростками примерно одного возраста, – начал свой рассказ Соргон-Сура, поглаживая лысую голову. – Или им на роду так было написано, или Высокие Божества так хотели, но они еще тогда все бредили битвами, рвались в бой. А я же, наоборот, очень боялся этого. Тянулся к простой, черной работе. Не знаю, чья жизнь была краше или правильнее, но теперь и косточки их, наверное, уже сгнили, а я вот дожил до восьмидесяти. Хоть и одряхлел, а все же вон, ковыляю, копчу небо, хотя не знаю, зачем.
Старик тяжко вздохнул, глаза его наполнились слезами. Он вспоминал о своем сыне Чимбае, в юности добившемся чина мегеней-тойона и погибшего, как и многие доблестные воины, в самом зените славы.
– И два моих сына с самого детства росли совершенно разными. Старший, Чилайин, пошел по моим стопам, так же предпочитал возиться со скотом, лошадьми, а младшенький, Чимбай, как только появилось разуменье, стал стремиться сначала на охоту, после на войну. Так распорядилась судьба. Старший – жив, дал потомство. А вот жизнь моего любимого младшенького сынка оказалась очень короткой…
– Война – занятие жестокое.
– Так-то оно так, но человек, для которого война – дело жизни, работа, не только не страшится, не боится этого, но даже скучает без войны, не может без нее. Как я старался приучить своего Чимбая к спокойной человеческой жизни, к работе, к скоту! Смотришь: вроде и работает наравне с братом, ни в чем не отстает, а такая тоска в глазах! Не человек рядом, а одно обличье. Человек с жаждой подвига в крови в мирной жизни хиреет. А только забил накар, загудели трубы войны, Чимбай – как переродился! В глазах – огонь, в каждом движении – сила! Такой человек не может усидеть на одном месте, постоянно рвется в дорогу. Все лишения походной жизни, все тяготы дорог ему нипочем. Разве можно удерживать такого человека? Вздохнешь невесело, да и отпускаешь сына, пусть живет, думаешь, как ему хочется, как душе его угодно, хотя идет на смерть.
– Судьбу не переменишь.
– Это так. Но и мысль не запрешь. До чего только ни додумаешься: если б я так сделал, а что, если б так поступил. Все время мучаешься, что мог еще что-то предпринять, что-то изменить… – Старик помолчал какое-то время, потом продолжил: –