шла проституткам, работавшим в Петровском пассаже, и приносила Федору Степанычу немалый доход.
Он зорко следил за тем, чтобы Нина не прибрала к рукам обрезки материи, и самолично заглядывал к ней, чтобы пересчитать лоскуты. Если у него было хорошее настроение, он подолгу засиживался в ризнице и вспоминал молодость.
По его словам, до революции он жил в Хабаровске и был «ходей» – так называли китайцев, которые ходили от дома к дому и предлагали мелочный товар на продажу.
Как ему хотелось перебраться в Канаду! Тамошнему Обществу железных дорог требовалось население для обслуживания путей в глухих лесах, и на семейство с двумя взрослыми мужчинами давали электрическую пилу и беспроцентный кредит на двадцать пять лет. Но оказалось, что китайцев Канада не принимала – ей требовались только белые люди, и, смертельно обидевшись, Федор Степаныч вступил в партию большевиков и принялся бороться с империализмом – в качестве начальника женских тюрем.
Шило тоже заглядывала к Нине, и если была пьяной, заводила старую песню:
– Мы с тобой прям как сестры – только я познатнее буду, – говорила она, усаживаясь боком на стол для кройки. – Наше семейство произошло из Прибалтики. Слышала про баронов Бремеров? Ну так это мы и есть!
Шило в деталях описывала свое поместье, балы и родственников, которые служили чуть ли не при дворе императора, но из ее рассказов достоверным выглядело только одно: во время революции ее изнасиловали и выкинули из окна солдаты, после чего Шило тронулась умом.
– У нас был особняк в Петровском переулке – красивый, ну прям дворец! – возбужденно говорила она. – Мама велела вырезать на дубовых панелях портреты всех детей – меня и братьев, – как будто мы ангелочки. И эти панели повесили у нас в столовой.
– И куда делись твои братья? – спросила Нина.
– Их расстреляли в восемнадцатом году. Мать тут же померла от сердечного приступа, а папаша пережил и революцию, и войну. Он все это время ботинки чистил на Первомайской – как раз напротив нашего доходного дома. Да только этим летом его ломовик задавил.
Нина только вздыхала: у всех были потери, у всех кого-то убили – если не большевики, так белые.
– У меня ведь когда-то жених был, военный атташе из Франции, – продолжила Шило и вдруг перешла на французский – правильный, почти без акцента.
Она рассказала остолбеневшей Нине историю своей любви: как она познакомилась с Жаном-Кристофом на скачках и как потом переписывалась с ним.
Нина вглядывалась в ее испитую рожу. Может, Шило и вправду была баронессой? В Москве было сколько угодно бывших полковников, служивших швейцарами, и бывших княжон, работавших уборщицами. Каждый выживал, как мог, и менялся не только внешне, но и внутренне.
Впрочем, Шило с ее неуемной фантазией могло привидеться все, что угодно – и дворянское прошлое, и ангелы в буденовках, и самовар, поющий «Интернационал».
– А еще я, знаешь, что помню? –