два умерли – шестнадцать на столе, остальные – позже. И всех их мне было жалко! Внимание, пересекаю m.flextor ulnaric[33]!
Скрип. Тянущее ощущение боли. Алая тьма окрашивается ярко-оранжевым.
– Нисоныч, убери этот кусок кости. – Тон Григорьевича был по-прежнему ровным, в нём не чувствовалось ни малейшего волнения. – Я закончу с сосудами, что у тебя с лоскутом?
– Ещё пару осколков удалить, и готово, – ответил тот. – Ты локтевой сустав смотрел?
– Да, – ответил Григорьевич. – Стабильно. Если бы он раздробился, – пришлось бы убирать до середины плеча. Лиля Николаевна, подайте рентген…
Внезапно её окатила волна холода – словно Снежная королева дохнула на неё своим дыханием. С холодом пришёл вопрос: как всё происходящее относится к ней? Что происходит?
Но что-то определённо происходило:
– Пульс замедляется, – сообщила Лилия Николаевна. У неё единственной голос был абсолютно спокойный, даже таинственный Григорич немного волновался, но не она.
– Это нормально, – ответил Григорич. – Я постарался сохранить кровоток в культе, но, сами понимаете, это же ампутация. – Он сделал паузу и добавил: – Слава, проверьте сосуды.
– Не кровит, – ответил девичий голос. Голос был таким, как будто его обладательница вот-вот расплачется.
– Сам вижу, – ответил Григорич строго. – А ты всё равно проверь и перепроверь. Я не Господь Бог, мог что-то упустить. Нисоныч, приготовься, будем отделять кость… то, что от неё осталось, по суставу. И не возись, нам еще со второй рукой заниматься…
Опять боль… алая мгла пульсирует, будто внутри неё бьется огромное сердце, и каждый удар этого сердца отдаётся болью.
– Что планируешь делать со второй рукой? – спросил Сергей Нисонович. В его голосе звучал непонятный страх. – По протоколу или?..
– Или, – ответил Григорьевич. – Смотри, там локтевая кость раздроблена на три крупных фрагмента. Лучевая, конечно, подробилась на фракции, её убираем… Попробуем сохранить два-три пальца, если надо, сложим что-то из фрагментов. Пусть у неё хоть что-то останется. Потом можно будет допротезировать.
Пауза. Тьма наливается багровым, боль пульсирует приливами-отливами. В ней бьется какая-то мысль, но она не может выловить эту мысль из багровой мути, и ей остаётся только вслушиваться в шорохи и постукивания, сопровождающие приливы и отливы боли.
– Доштопай лоскуты, – говорит Григорич, – я пока распотрошу правую и взгляну на ее состояние в натуре. Потом будем удалять и спасать, так что соберись. Чем внимательнее мы будем, тем лучше у нас получится.
– Я понимаю, – отвечает Сергей Нисонович.
– Лилия Николаевна, добавьте ей наркоза, – командует Григорич. – И местным пройдитесь по правой. Ну, начнём, помолясь…
Тьма сгущается, в ней то здесь, то там вспыхивают крохотные алые и золотые искры. В какой-то момент боль отступает, а с ней отступает и багровое свечение. Звуки становятся тише, сливаясь в невнятное бормотание, переходят в белый шум и, наконец,