ти за себя. (Август Стриндберг, "Одинокий", гл. III)
I
Полдень. Аскольд лежал, скрючившись, под пледом на диване. Через полуоткрытые занавески виднелся сероватый петербургский октябрь.
Диван окружали коробки, сумки, не распакованные после переезда. Всё было наставлено кое-как, везде в квартире валялись скомканные шмотки.
Аскольд проснулся, заглянул в просвет между занавесками и, не открывая их, лёг обратно на диван.
– Так, надо собираться на плэнер в Москву, – сказал он сам себе и закрыл глаза, а потом, минуты две полежав, взял телефон, написал жене Анжеле: "Доброе утро, милая, как ты там? Как там Сонька с Веркой?" – и снова устроился под пледом.
Она пока не отвечала.
Телефон завибрировал. Звонила агент по продаже картин и его старая подруга Галка. Они были знакомы ещё со времён художественного форума, который проходил у черноморского побережья лет шесть назад. Теперь, когда пробивная Галка переехала из Омска в Питер, Аскольд подрабатывал в её агентстве, писал картины для заказчиков.
– Привет, как твои дела? – спросила Галка.
– Ну, это… ничего так, – бесцветным голосом ответил он. – Норм, вроде. Ты как?
– А я болею, – начала Галка, – плохо. Бедро болит, здоровья нету, голова тяжёлая… Тошнит. Прямо очень тяжело в крайние дни, – Аскольд устало вздохнул, услышав, как опять вместо "последний" используется не к месту слово "крайний". Но промолчал.
– М-м. А ты лекарство прими, – в таких случаях, когда ему начинали жаловаться, он не знал, что отвечать.
– Да я уже и так приняла… – дальше начались перечисления названий препаратов, которые тут же вылетали из головы.
Выслушав весь список, он спросил:
– А ты по какому поводу звонишь?
– Заказчику не нравится эта картина, – сказала Галка. – Приезжай ко мне, обсудим…
Когда Аскольд нажал на красную кнопку завершения вызова, он хмуро осмотрелся вокруг. В голове стало мутно. Он прибил моль, кружившую над его диваном, и с отвращением стряхнул её с руки. Хотелось ему этого или нет, а надо было выбираться в сырость, ехать к Галке на съёмную квартиру через весь Питер.
Галка ходила по квартире в хлопковых трусах и домашней чёрной майке. Всё её тело напоминало подушку, набитую шариками. Аскольд посмотрел на её ноги, подёрнутые венозной сеткой, и зевнул. Дом Галки представлялся клеткой, в которой он потеряет сегодня целый день. Не успев войти и снять обувь, он тут же подошёл к окну в кухне и стал смотреть на высотки вдалеке.
Хотелось поскорее всё закончить и вернуться домой. "Нет, не успею взять камеру и поехать в парк наблюдать за птицами, уже потемнеет", – горько подумал он.
От жены Аскольду пришлось недавно переехать к отцу. Пока его отец был на даче, он лежал – и спал, и не спал одновременно, не чувствуя смены дня и ночи, думал, пытаясь найти хотя бы след упущенного вдохновения. Но после звонка Галки след потерялся окончательно. Ещё потом дня три ему придётся валяться без движения под пледом, стараясь забыть этот дрянной день, и уже теперь он не прижмётся к жене и не почувствует тепла её рук.
Жена занималась мужской фотографией. Снимала не только простые портреты и снэпы для актёрского или модельного портфолио, но и натурщиков. Она постоянно общалась с заказчиками, флиртовала с ними, называя "красавчиками" и "симпатягами", и многие думали, что их общение перейдёт во что-то большее, скидывали ей свои фото в трусах и без них. Но это была просто рабочая модель поведения, и если Анжела замечала, что заказчики перегибают палку, просто блокировала их.
Аскольд видел мужские фото в трусах и комплименты его жены, иногда случайно заглядывая в её чаты. Он никогда не лез в её сообщения и чаты, пока она не видела, зная, что ему будет больно, если он начнёт читать её переписки с разными мужчинами. Однажды его чуть не вывел из себя один начинающий актёришка, с которым Анжела общалась уже долго, провела с ним несколько съёмок, а потом заблокировала его, когда он начал требовать слишком много. Актёришка разыскал в соцсетях Аскольда, начал писать ему длинные сообщения с просьбой повлиять "как муж" на ситуацию, а Аскольд только трясся от злости, вспоминая его фото в сообщениях жены.
– Сдались они мне все, что в трусах, что без трусов! – сказала она Аскольду, когда он показал ей сообщения от заблокированного актёришки. – Подумаешь, какая важная персона. Платить не хочет, а съёмки ему как на сто тысяч делай, ага.
Она почти ни минуты не могла обойтись без общения с кем-нибудь. Аскольд чувствовал, что он один, молчаливый, не может заменить ей всех – ей надо больше общения, но её все вокруг игнорировали или набивались к ней в друзья, чтобы она их бесплатно снимала.
В фотографии она звёзд с неба не хватала, композицию не умела выстроить, ломала ракурсы. Когда Аскольд как художник и просто искушённый зритель ей намекал, что надо бы учиться мастерски снимать для привлечения хороших клиентов, а не собирать везде студентов актёрских вузов и немолодых менеджеров второй категории, она обижалась, ныла, что она уже десять лет в фото, и у неё своё