небом. Я подаю идею:
– Папа, давай дойдем туда, где небо на дорогу легло, и пойдем дальше по небу. Дойдем до облака и попробуем мягко ли там прыгать.
Папа берет меня на руки и показывает, что теперь, когда я нахожусь выше, место, где небо с землей сходятся, много дальше. Я тут же догадываюсь, что если папа присядет на корточки, то нам будет идти ближе. Он смеется и рассказывает мне про горизонт. Мне нравится горизонт, который играет с нашими глазами в прятки. Мне только непонятно, где же тогда начинается небо.
– Лина-Лин, колокольчик мой, да прямо от земли и начинается.
– Нет, папа, облака плывут по небу, они ведь по земле не ходят.
– Ходить, не ходят, но на землю тоже бывает, что опускаются, и называются они тогда инверсионными. Облака находятся на разной высоте, каждое на той, на какой ему удобнее согласно закону физики.
– Папа, а есть такой закон физики, чтобы мне тоже удобно было летать по небу?
1975 год, январь
Я была, по-видимому, проблемным ребенком от рождения. Вероятно, поэтому мама таскала меня по врачам, хотя папа сердился на нее за это, считая, что я абсолютно адекватна. Но мама упорствовала и наконец торжественно презентовала папе заключение врачей: «синдром сверходаренного ребенка с элементами аутизма». Папа, отодвинув бумаги, которые перед ним положила мама, сказал:
– Чушь, абсолютно нормальный ребенок. Оставь ее, пожалуйста, в покое.
Аномалии у меня действительно были. К примеру, память. Мама говорила, что у меня не память, а копировальный станок. Папа тут же возражал, что это наследственность, и у него была такая же в детстве. Или еще когда я обижалась, то забиралась в плохо досягаемый взрослыми угол, и мне надо было что-нибудь листать. Все знали, что через некоторое время ребенок успокоится и все будет в порядке. Листать было скучно, и я начала рассматривать то, что было на страницах. И установила, что чаще всего там были буквы, которые, объединившись, образовывали слова. Я стала спрашивать у папы, как они это делают. Он мне показал, как можно, называя буквы, читать слова. И довольно скоро это стало моим любимым занятием; теперь я сама читала себе сказки. Собственно, читала все, что попадало под руку, и все запоминалось само собой. Предметом листания могла оказаться как детская книжка, так и толстый том энциклопедии – толщина его выбиралась прямо пропорционально глубине обиды. Но листать одно и то же второй раз я не хотела. После того как я начала читать, папа стал покупать мне книги специально для листания. Как-то мне попали в руки ноты. В шкафу стояла большая коробка, полная тетрадей, исписанных крючками и полосками, которые меня ужасно интриговали. На мой вопрос, как их читать, папа посоветовал мне обратиться за консультацией к бабушке. Оказалось, что это не крючочки вовсе, а ноты, и было их семь сестренок – у каждой было свое имя. Чтобы отличать их, они были рассажены среди полосок, как на этажах, и на каждом этаже каждая на свое место. Имена их можно петь или играть на музыкальном инструменте. Бабушка подвела меня к пианино и показала, если ударить по клавише, она назовет свое имя.
– Если ты запомнишь имена клавиш и будешь следовать порядку опроса и правил, написанных в тетради, получится музыка.
Бабушка села за пианино и начала играть. Это было открытие другого мира. Я, конечно, и раньше слышала музыку, но сейчас меня поразило, что бывает страшно, весело, грустно не только когда читаешь истории и сказки в книгах, но и когда слушаешь музыку. Как хотелось самой читать, также захотелось самой играть. Бабушка стала потихоньку, никому ничего не говоря, обучать меня музыке. Когда я бывала у бабушки, я никогда не обижалась. Мне было у нее всегда хорошо. Не надо было забиваться в угол и что-то листать одной. Мы делали с ней все вместе.
Однажды, дома, после очередного сидения в углу и листания нот, я попробовала воспроизвести на пианино то, что запомнила, стараясь повторять бабушкины движения. Это почему-то произвело впечатление на маму. Она была в восторге. Клавиатура на пианино была мне чуть ниже подбородка. Я наотрез отказывалась садиться на стул, мне надо было играть стоя, чтобы время от времени, изогнувшись, нажимать еле досягаемые педали piano и forte. Это был почти цирковой номер. Мама приглашала к нам гостей. Все меня начинали просить поиграть на пианино. С чувством собственной важности я делала интерпретацию какого-нибудь мною выбранного классического музыкального произведения. После этого, получив порцию похвал и конфет, я удалялась в мою комнату, слыша, как мама начинала рассказывать, что я сверходаренный ребенок, но вот с элементами аутизма – отсюда мои странности. Такие представления всегда бывали в отсутствие папы.
Это все так засело в памяти, по-видимому, в связи с произошедшими для меня трагическими событиями; впервые пережитым чувством утраты очень близкого мне существа.
В этот раз мама наряжала меня особенно тщательно. Мы сменили уже несколько нарядов, пока она, наконец, не сказала:
– Сейчас пойдет. Я очень тебя прошу сегодня себя хорошо вести. Придет главный редактор с женой, будь вежливой с ними. Он мой начальник и от него многое зависит. И без капризов, пожалуйста, – увещевала она меня, причесывая.
Я