рискну дать тебе совет, вполне вытекающий из осознания, что ты – разумное существо и часть космоса. Что и в тебе живет частичка одухотворяющей мир горячей пневмы. Попробуй последовать за своим ведущим. Ты всегда был рассудительным, спокойным человеком. Не теряй надежды, займись гимнастикой. Я знаком с греком, искусным механиком. Он творит чудеса. Одному моему знакомому соорудил такой кинжал, что его можно упрятать в наручной повязке. А какие искусственные руки он изготавливает! Любо-дорого посмотреть. Пальцами на такой руке вполне можно удерживать фиал, полный вина. Или поводья коня. Вот тебе мой совет: закажи ему протез, пригодный для использования и в походе, и в бою, и в домашней обстановке. Другими словами, отыщи в себе согласие с самим собой.
– Полагаешь заказать протез – это наилучший выход в моем положении? Тогда я буду спокоен и за имущество, и за родителей?
– Безусловно.
Они помолчали, после чего хозяин задал неожиданный вопрос:
– Как тебе Траян, Ларций?
– Который? – не сразу сообразил гость. – Отец или сын?
– Сын, наместник Германии.
– Я с ним едва знаком. Мы встречались в Германии, куда Марк перегнал свой легион, и еще раз здесь, в Риме, в девяносто пятом году. Семья хорошая, знатная. Отзывы положительные. Громила что надо, спит на голой земле, вынослив, как мул. Любимое развлечение – охота, и чтобы в диких местах, и чтобы до истомы.
– Значит, любит продираться сквозь дебри? – уточнил хозяин.
– Не только. Еще любит лазать по горам. Ребята рассказывают, где ни появится, ни одной горы не пропустит. В Альпах влез на самую высокую вершину. А еще любит плавать по морю, когда оно неспокойно. Или грести на лодке. Оружием владеет хорошо.
– Лучше тебя? – усомнился Фронтин.
– Иберийским мечом лучше. Пилумом[13] лучше – на расстоянии сорока шагов попадает в медную монету. Сказать, кто в бою лучше владеет щитом, трудно, я – конный. Характер у громилы спокойный, нос не задирает, хотя в тридцать восемь лет стал консулом. Другой на его месте уже из носилок не вылезал бы, а этот в походах идет впереди войска. Шаг хороший, ровный.
– Это радует, – одобрил хозяин.
– Что радует? – не понял Ларций.
– Что шаг широкий, ровный…
– А-а.
На том и расстались.
Через несколько дней, еще раз обстоятельно обдумав состоявшийся разговор, Ларций обнаружил в словах старика некое умолчание, неожиданно больно его задевшее. Что-то Фронтин недоговаривал – и насчет механической руки, и насчет кинжала, который, оказывается, можно незаметно пронести в наручной повязке. Интересно, зачем кому-то понадобилось проносить оружие, спрятанное под повязкой?
В любом случае эта скрытность крепко обидела Лонга, однако, как ни странно, она же и подарила трепетную надежду. Неужели в Риме нашлись люди, которым более невыносимо состояние страха и ощущение пропасти, в которую по милости озверевшего тирана катилось государство? Неужели кто-то всерьез взялся за особого рода гимнастику, которой увлекались Брут и Кассий,[14] за организацию проноса