грустная, провожая глазами отъезжавших гусар, увозивших с собою Жучку… Бедные большие дети!
– Ну что, как ваши дела? – спросил Греков, всматриваясь в своего бывшего спутника, на лице которого, казалось, написано было что-то такое, чего не было прежде, но что такое – этого молодой казак прочесть не мог.
Она молчала, тихо гладя шею своему коню.
– Были вчера на деле? – снова спросил Греков.
– Был.
– Ну и что ж?
– Ничего… занятно… а вот сегодня об Жучке плачу…
И могилу в поле ратном
Не лопатой – палашами
Жучке вырыли герои…
Напишу такую оду «на смерть Жучки» и пошлю к Державину либо к Карамзину в «Вестник Европы»[7]…
Девушка говорила это как-то нервно, не то с грустью, не то с досадой.
– Дуров, да что с вами? – пристал Греков. – Вчера, говорят, очертя голову лез на верную смерть, вытаскивал других из пекла, а сегодня – то ли он смеется, то ли в самом деле плачет над Жучкой.
– Конечно, плачу над Жучкой.
Греков засмеялся.
– Чудак же вы, я вижу.
– Не чудак я, а я серьезно говорю, что Жучка – герой! Она достойнее наших нынешних полководцев… Жучка целый полк спасла под Пултуском… Никогда еще этого не было, чтоб русских били, а теперь бьют как собак!
И девушка, вынув из кармана тетрадку и показывая ее своему собеседнику, спросила:
– Вы читали это?
– Что такое?
– «Мысли вслух на Красном крыльце» – из Москвы прислали… Ростопчин сочинил.
– Нет, не читал. А что?
– Да все врет – досадно даже!.. Говорит, будто бы мы бьем Бонапарта в ус и в рыло… Вот что он пишет о Наполеоне: «Италию разграбил, двух королей на острова отправил, цесарцев обдул, прусаков донага раздел и разул, а все мало! Весь мир захотел покорить: что за Александр Македонский!»
– А! то-то же… а не вы ли сами то же говорили? – Помните змею, что вы растоптали?
– Помню… Да это что! Я и не говорю, что теперь мы бьем Бонапарта или прежде били, а он вон что плетет о нем: «Мужичишка в рекруты не годится: ни кожи, ни рожи, ни виденья; раз ударишь, так и след простынет и дух вон, а он таки лезет вперед на русских. Ну, милости просим!.. Лишь перешел за Вислу, и стали бубнового короля катать: над Пултуском по щеке – стал покашливать; под Эйлау по другой – и свету Божью невзвидел…» А вон мне солдаты говорили, что там нас бубновый король катал…
– Ну, не совсем.
– Как не совсем! Ведь мы же отступили, как и сегодня отступаем.
– Экой вы какой горячий… Недаром о вас все говорят…
– Что говорят?
– Да что вы вчера целый отряд французских драгун обратили в бегство…
– Вздор какой! – (Но девушка не могла скрыть чего-то, не то краски, не то бледности, набегавших на ее щеки, – и стыд, и радость вместе.) – Их было всего три или четыре человека…
– Полно скромничать… А кто свою лошадь отдал офицеру в самом пылу сшибки?
– Да ведь он ранен был, а я здоров.
– Ну,