и пусть, главное, что она нашла то, что искала, то, о чем ее предупреждали, то, что лежало до поры в схроне и открылось не иначе как промыслом Божьим в нужное время, и именно ей – Татьяне.
«Это что, первое издание сказки “Конек-Горбунок?!”» – восхитилась Вяземская, увидев небольшую, одиноко стоявшую в углублении тайника книжку в темном переплете.
В коридоре раздались чьи-то шаги, очевидно, возвращалась сотрудница музея.
И тут Татьяна явно согрешила, механически засунув сию находку в свою сумку и вставляя выдвижной ящик на место.
«Господи, что же я делаю?» – запоздало подумала она.
Но исправить что-либо было уже поздно, в зал уже входила Аристова.
– Вы уж простите, что я оставила вас одну, – сказала она. – Это звонили из Москвы, мы еще в прошлом году обратились в Министерство культуры с просьбой прислать к нам специалиста по реставрации.
– Дело хорошее, хотя состояние бюро просто идеальное. Сама удивляюсь тому, как сумели его сохранить, – отвечала ей Татьяна, при этом понимая, что в ходе реставрации сей тайник все одно был бы непременно обнаружен, и еще неизвестно, в чьи руки попала бы эта заветная книжица.
– Существуют инструкции, которые следует выполнять… – поясняла, словно оправдываясь, Наталия, не замечая слегка встревоженного состояния Вяземской. – А пока пойдемте, я вас с дороги хотя бы чаем напою…
Пока они на вокзале ждали приходящий из Москвы поезд, Татьяна постоянно ощупывала рукой лежавшую в сумке книгу, проверяя, на месте ли она.
Но гостья так и не вышла из вагона. Поезд тронулся…
Им действительно не удалось в тот день встретить госпожу Ранскую, так как у нее нашлись какие-то срочные имущественные интересы в Иркутске, и она лишь помахала им рукой из окна проплывающего мимо поезда.
И вот теперь, оказавшись в гостинице, Татьяна вытащила найденную в личном бюро Ершова книжку и положила ее перед собой. Затем включила настольную лампу и какое-то время внимательно рассматривала бесценную находку.
Вскоре ей стало понятно, что перед ней не литературное издание, так как обе стороны найденной книги не обозначали названия какого-либо труда. И тогда она осторожно приоткрыла кожаный переплет.
«Не может быть!» – первое, что мысленно произнесла Вяземская, понимая, что перед ней лежит не иначе как дневник с начертанным кем-то на первой странице посвящением…
Тебе, мой славный друг Ершов!
Твоей поэзии, простой и ясной,
Пусть служит кладезь сей прекрасный.
Ты напои его Любовью!
А веер глав своих печальных —
Плод романтических исканий
И сердца горестных стенаний
Наполни Верой, воплощенной в Слове;
И Слово пусть сие в веках живет,
Душам людским даруя утешенье…
1836
Вяземская уже понимала, что кто-то из друзей Ершова подарил ему эту книгу перед возвращением Петра Павловича из Санкт-Петербурга в Тобольск.