сводника, но монсиньор сам таковым представился. И все же…
Король повернулся к Корнарини.
– Вы действительно играли эту роль?
– Сир, это была…
Самоуверенность Паоло привела герцога в такое замешательство, что он начал запинаться.
Паоло продолжал:
– Одним словом, я совершал лишь ребяческие шалости, недостойные внимания великого короля и великой королевы; мне даже стыдно за то, что вы тратите на меня ваше августейшее время.
– Но, – проговорил король, – тебя обвиняют в том, что ты женщина, заговорщица…
– Я? – воскликнул Паоло. – Я? Женщина?.. Ах, сир, если бы я смел…
– То что бы ты сделал?
– Нет, сир, я не смею. Вы меня за это повесите.
Паоло был дьявольски отважен; он знал, о чем думают король и королева, и понимал, что при неаполитанском дворе, совсем не ханжеском, настоящий лаццарони может позволить себе многое.
Заставь он короля смеяться – и дело его выиграно.
– Короче, что ты просишь?
– Я не прошу, сир, но предлагаю доказать, что никакая я не заговорщица.
– У тебя есть тому доказательство?
– Да, и оно у меня при себе, сир.
– Тогда я разрешаю тебе его предоставить.
– Сир, то, что я собираюсь сделать, может показаться вам весьма вызывающим…
– Но должен же ты, в конце-то концов, как-то оправдаться? Ты говоришь, что имеешь при себе доказательство того, что ты не заговорщица и не имеешь ничего общего с карбонариями – так в чем дело? Что тебя останавливает?
– Раз уж король приказывает, я готов его выложить.
И Паоло, изобразив крайнюю степень смущения[16], сделал жест, нет, движение, нет… подходящее слово не приходит нам на ум.
Короче говоря, представил всему двору неопровержимое доказательство того, что он не никак не мог быть тем, кем его объявили. Заговорщиком… возможно… Но заговорщицей… нет, ни в коем случае.
Король с трудом сдержал улыбку.
Королева потупила взор.
Дородный полковник швейцарцев покатился со смеху.
Министр Корнарини пришел в бешенство.
– Негодяй! Мерзавец! – вскричал он.
Паоло смерил его взглядом.
– Я нахожу это дерзостью с вашей стороны, ваше превосходительство, ругать меня тогда, когда я лишь повиновался королю. Он приказал – я подчинился. Его величество, видимо, сочли, что в моем случае – ведь я еще весьма юн, – подобная выходка не будет иметь серьезных последствий.
Король не скрывал своей радости.
Франческо любил лаццарони, нередко находил их остроумными и уже подпал под обаяние Паоло.
Он поднялся на ноги.
– Герцог, вы ошиблись, и мне придется вас наказать… Но кто ты будешь таков, парень?
– Меня величают Королем набережных.
– И заслуженно?
– Сейчас вы сами в этом убедитесь. После вас я являюсь властителем и господином всего портового люда.
И, подбежав к окну, он крикнул во всю глотку:
– Друзья,