какое это мучение. Ну, вот я и… не сердитесь на меня, пожалуйста, сеньор! Теперь мне плащ не нужен, понимаете? Вот я и отдал Хуану свои семь реалов; он возвратит мне их, когда опять будет в силах работать, да если б даже старик и умер, не заплатив мне… Знаете, сеньор, о чем я думал? Дождевые плащи – вовсе не такая нужная вещь; без них вымокнешь, это точно, да ведь скоро и высохнешь. Впрочем, нет, – тут голос Пабло задрожал, как будто от сдерживаемых слез, – мне в самом деле нужна была эта одежда.
Наивный рассказ мальчика тронул меня, и мне стало понятно, почему фра-Антонио отозвался о нем с такой похвалой. Могу сказать, что если б не излишнее пристрастие его к плохонькой гармошке, на которой он вечно наигрывал всякий слышанный им мотив, пока не заучит его твердо, он был бы самым отличным слугой, какого только можно себе представить. При своем нежном сердце Пабло был храбр. В минуты опасностей, которые ему пришлось делить с нами впоследствии, ни один из нас, исключая Рейбёрна, не встречал смерть лицом к лицу с большей твердостью и хладнокровием; во всем его существе, казалось, не было ни единого фибра, способного звучать в унисон со страхом. В течение двух месяцев, проведенных нами вместе в горах, пока я практически учился индейским наречиям, чтоб иметь возможность приложить к делу свои познания, почерпнутые из книг, Пабло заявил себя отличным слугой; можно было удивляться, как быстро угадывал он, что мне нужно, как понимал мои привычки.
Между тем серьезное понимание индейских обычаев, исключая те, которые известны всем и не скрываются аборигенами – давалось очень трудно: за такое короткое время решительно ничего нельзя было сделать. Узнав, что я друг фра-Антонио, индейцы, питавшие к нему большое расположение, оказали мне ласковый прием и встретили с большим почетом. Однако мне сразу запало подозрение, обратившееся потом в уверенность, что, будучи рекомендован христианским священником, я внушал индейцам сильное недоверие. Они ни за что не хотели посвящать меня в свою личную жизнь. Все, что я начал узнавать тогда и что вполне узнал впоследствии, убедило меня, что эти люди, приняв христианство, не отступились от язычества; обнаруживая известное суеверное почтение к христианским обрядам и церемониям, они искренно почитали только своих языческих богов. Я не сразу пришел к этому неприятному открытию, но оно доказало мне только всю трудность принятой на себя задачи – проникнуть в тайны жизни индейцев.
Если бы не счастливая случайность, я вернулся бы в Морелию ни с чем; однако сама судьба благоприятствовала мне и первый шаг к удаче повлек за собой необычайно важные последствия. Это случилось накануне моего отъезда из деревни Санта-Мария. Во-первых, мне как-то посчастливилось уйти в горы одному. Моя прогулка имела определенную цель, потому что всякий раз, когда я хотел туда направиться, один из деревенских жителей непременно нагонял меня и с вежливыми извинениями предлагал проводить другим путем, говоря, что здесь ходить опасно. Каким образом удалось мне скрыться от такого множества бдительных глаз, решительно