некоторое время проговорил Калигула меланхоличным тоном, – если прикажу жрецам и преторианцам отправиться на Пандетерию и Понтийские острова, чтобы с подобающими почестями вернуть прах нашей любимой матери и бедного брата Нерона, а потом поместить их в мавзолей Августа. Пусть у народа будет возможность выразить почтение, которое он к ним питает.
– Это будет правильно, – сказала его сестра, – и, если нужно, то я буду сопровождать тебя в этой скорбной поездке. Но лучше было бы покончить с тираном в ту несчастную ночь…
– …Когда ты, по моим сведениям, разбудил нескольких до сих пор неизвестных тебе людей, участвовавших в гонениях на тебя, – добавил консул Петроний Негрин.
– Молчи! – вскричал Калигула, – доносчикам будет закрыт путь ко мне!
– Высокие слова, достойные сына Германика! – воскликнул Клавдий, положив в рот последний кусок пирога, лежавшего перед ним.
– Слова, достойные самого великодушного принцепса! – поддержал его Сенека. – Милосердие есть первая добродетель того, кто находится на троне. В ответ на твое благородство, я, если позволишь, посвящу тебе трактат о милосердии, который сейчас пишу.
– Если ты напишешь, что посвящаешь эту добродетель другим, то многочисленные критики твоего учения не останутся в долгу перед тобой, – ехидно заметил Калигула.
– Но я бедный философ и никому не даю денег в долг!
– Бедный, да не настолько, насколько требуют от философа стоики, учения которых ты, как говорят, придерживаешься.
Этот разговор, не суливший ничего хорошего для славы мыслителя, чьи слова слишком часто расходились с делом, был прерван появлением кравчих: они принесли мускатное вино Лесбоса в золотых кувшинах.
Новые заздравные тосты привели сотрапезников в состояние необузданного веселья.
– Клавдий! – смеясь, заметил Калигула, наблюдавший за своим дядей, – ты самый ненасытный обжора!
– За столом он всегда голоден, как волк, – вставила Мессалина, – а в библиотеке превращается в мелкого грызуна и может целыми днями не вылезать из своего угла.
Все рассмеялись, включая Клавдия, который наигранно пожаловался:
– Я бедный человек, рожденный для ученья. Не отнимайте у меня моих маленьких радостей, к которым был неравнодушен даже Эпикур, которого я очень люблю. Ты же знаешь, Цезарь, мне нужно немного.
– Ты – бедный человек? Бедный? – воскликнул Калигула, давясь смехом. – Во имя Геркулеса, я положу конец твоей нищете. Я сделаю тебя богатым, мой ненасытный обжора!
С этими словами он схватил свой кусок пирога и быстро размазал его по лицу Клавдия.
Раздался дружный хохот, и первым вновь рассмеялся Клавдий, который, вытирая лицо, произнес:
– Безмерно благодарен тебе и, если позволишь, посвящу тебе трактат «История этрусков», который сейчас пишу.
– Ну уж нет! Пускай этруски останутся в своих гробницах и не тревожат моего слуха!
– Но позволь! Они были талантливы, трудолюбивы,