Татьяна Устинова

Третий четверг ноября


Скачать книгу

, неспроста,

      Что не годятся мне другие поезда.

      Мне нужен только тот, что мною был обжит.

      Там мой настольный свет от скорости дрожит.

      Там любят лечь – так лечь, а рубят – так сплеча.

      Там речь гудит, как печь, красна и горяча.

      Мне нужен только он, азарт его и пыл.

      Я знаю тот вагон. Я номер не забыл».

Ю. Левитанский. «Сон об уходящем поезде».

      Конечно, она его не узнала, столько лет прошло!..

      А сколько лет прошло?

      Два года, что ли?.. Или уже больше? Нет, конечно, больше, больше, три с лишним! Расставались в апреле, а нынче уже ноябрь, значит, выходит три с половиной!

      ...И когда они пролетели, эти три с половиной года?! Как успели?

      Конечно, она его узнала.

      Если бы прошло триста лет – ну, даже с половиной, – она бы все равно его узнала.

      Нет ничего глупее вопросов, чем те, которые люди задают друг другу триста лет спустя.

      – Ой, я тебя и не узнала! Ты как?

      – Нормально, а ты как?

      – И я нормально.

      – А зачем ты к нам?..

      – По делам. А ты все здесь?..

      – А где же мне еще быть?..

      – Да мало ли где...

      – Нет, я здесь. Меня повысили, так что...

      Про повышение было сказано не без умысла.

      Умысел пропал втуне. Он не обратил внимания. Он никогда не обращал внимания на такие вещи.

      Она с головой нырнула в сумку – за пропуском. А на самом деле, чтобы не таращиться на него во все глаза.

      Он придержал перед ней дверь – чтобы она не стукнулась в нее лбом. А на самом деле, чтобы не рассматривать ее так уж откровенно!..

      В вестибюле стало еще хуже, чем на тротуаре.

      Во-первых, потому что голоса разносились по всему огромному и тихому помещению, отдавались от мраморной плитки. Во-вторых, здесь никого не было, кроме охранников за конторкой и нескольких опоздавших, маявшихся возле стеклянной коробки скоростного лифта.

      Лёка вынырнула из сумки. Пропуск зажат в руке, и вид растерянный.

      Он вдруг рассердился из-за этого ее растерянного вида. В конце концов, столько лет прошло!.. И ничего же не происходит. Он не собирается немедленно тащить ее... в «свою пещеру», и вообще никуда тащить ее не собирается!

      Он рассердился и немедленно сказал глупость:

      – Ну, пока! До свидания.

      Она кивнула, он повернулся, и вдвоем они двинули к лифтам – «путь наверх» здесь был только один, общий для всех.

      В полном молчании, плечом к плечу, они подошли к раздвижным дверям и стали.

      – Здрассти, Елена Сергеевна.

      – Добрый день, Слава.

      – Можно я к вам зайду после совещания? У меня вопрос.

      – Да, конечно.

      Слава стрельнул глазами в ее спутника, будто оценил, сделал странный жест, нечто среднее между кивком и поклоном, и отвернулся.

      Хорошо, что половина сотрудников новенькие, подумала Лёка. Никто ничего помнить не может.

      Хотя и помнить-то нечего!..

      – Здравствуйте, Елена Сергеевна! – у нее за плечом негромко сказал тот, перед которым ей было так неловко, и она с изумлением обернулась и посмотрела.

      – Мы же здоровались!

      – Да мы уж и прощались.

      Да. Это точно. Они уже попрощались.

      Столько лет прошло, она даже не узнала его там, на улице! Впрочем, она сразу его узнала.

      Лифты пришли, как водится, все одновременно, и в просторном хромированном пространстве, увеличенном зеркалами и полировкой, она и он, конечно же, оказались вдвоем.

      – Тебе какой?

      – Шестой.

      Он нажал две кнопки. Она не стала смотреть, какая вторая.

      – Как ты живешь, Лёка?

      Она улыбнулась храброй независимой улыбкой.

      – Я хорошо. А ты как живешь, Платон?..

      Его звали Платон Легран, надо же такому быть!..

      Была какая-то невразумительная история про петербургского дедушку-ресторатора, а может, и не дедушку вовсе, а прадедушку или прапрадедушку, оставившего в наследство такую фамилию. Платон никогда подробно не рассказывал, а то, что рассказывал, Лёка слушала вполуха, из вежливости.

      Слишком много в последнее время развелось потомков дедушек-рестораторов, дедушек-великих-князей, бабушек-балерин Мариинского театра, тетушек-фрейлин и дядюшек-камергеров.

      Все вранье!..

      Камергеры, князья и балерины – которых не успели расстрелять – отбыли в Париж, а остальные сгнили на каторге и «вольных поселениях».

      Потомок ресторатора посмотрел на нее, усмехнулся загадочно и пожал плечами – видимо, таким образом отвечал на ее вопрос о том, как он живет.

      Лифт тренькнул, кабина дрогнула и остановилась.

      Вот