вших мокрыми хвостами, и наблюдавшего за лошадьми мальчишку в полушубке.
Рядом с харчевнею, в ворота постоялого двора въезжали мужики. На дворе виден был фонарь, висевший на перекладине, и несколько крестьянских саней. В избе тоже светился огонь. Хозяйская работница накрывала на стол и сбирала ужин. Человек пять мужиков сидело по лавкам; один из них разувался и вытаскивал из сапог солому; другой полез было на печь, однако слез – на печи лежал хозяин пьяный. Между тем в избу всё входили вновь приехавшие мужики; понизу из двери стлался пар; в сенях хозяйка выдавала овес.
– Щец, что ли, влить, али вперед квас станете хлебать? – спрашивала у мужиков работница.
– Мы всё станем, – отвечал один.
– Подавай, что есть, – прибавил другой.
Работница поставила на стол чашку с квасом, мужики помолились на образа и сели. Вошла хозяйка с фонарем и сказала:
– Хлеб да соль!
– Просим милости, – ответил один из мужиков, высыпая в чашку накрошенную рыбу.
– Огурчика бы, – вполголоса заметил другой.
– Нету, родимый, нету… Прокисли, – ответила хозяйка. – Мало соли, что ли, уж не знаю. Скотине покидали, и скотина не ест. Такая мне, право, досада с этими с огурцами; кабы знала, легче бы не солила.
Мужики молча стали хлебать квас.
– Это кто ж у вас, хозяйка, на печи-то лежит? – спросил один из сидевших за столом.
– Хозяин лежит, родимый, хозяин. Грешным делом тоже выпил, ну и спит. Незомь его.
– Что ж он у вас, дерется? – спросил другой.
– Нет, драться он не дерется, а тоже со временем озорничать лют. Черёзвый он у нас смирен; так смирен, настоящий андел, хошь паши на нем; ну а выпьет, – всех распужает.
В это время вошли только что приехавшие, помолились, сказали «хлеб да соль» и начали раздеваться.
– Кирсановски будете? – спросил один из вновь вошедших.
– Нет, мы духовщински, – не глядя отвечал один из сидевших за столом.
– Давно ль из двора?
– Пяты сутки.
– Ну, как дорога?
– Что дорога? Дорога ноне везде одна.
– Дорога, брат, Сибирь, – добавил другой.
– Лошадей так сморили, так сморили, – ни на что не похоже.
Ноне утром встали, вышел я лошадей попоить; а они, брат, за овес-то и не примались.
– Как не сморить. Пуще всего моча одолела. Эдакой мочи то есть и не видано. Всё норовим засветло ночевать. Теперь ночью где в зажоре застрял, беда. Пропадешь.
– Пропадешь. Долго ли до греха.
– Ночью как можно? – сказал один, развешивая над печкою онучья. – И днем-то не приведи господи, а не токма́ что ночью. Тоже и скотину беречь нужно. Дорогой-то едешь, почитай что все на себе везешь.
– Скотину не беречь, что ж тогда будет? – заметил один из сидевших за столом и прибавил:
– Лапши нету?
– Нет, лапши нету, – отвечала хозяйка. – Мы картофь варили.
– Давай картофь! С чем он у вас, с маслом?
– С хлебцем, родимый. Хлеб у нас мягкий, ноне пекли.
Мужик ничего не сказал и тряхнул волосами.
– Вот, говорят, скотина, – начал мужик, сидевший в углу на лавке. – Скотина, скотина, а тоже понимает, что тяжко. Везет, везет да оглянется. Я, мол, что ты? Ай подсобить? Она мордой-то вот этак. Стало быть, вот тоже понимает; сказать только не может, а ты должен догадаться.
– Известно, скотина не скажет, – опять заметил сидевший за столом. – Ну, и впрочем… Кваску бы, хозяйка.
– Сичас, сичас, – заторопилась хозяйка.
Работница накрыла на другом конце стола другой ужин. Вновь приехавшие сели.
– А солдат-то наш где? – спросил один из них.
– Там, в возу что-то копается. Я его кликала, – ответила работница.
– Сходи, умница, покличь еще! Скажи: иди, мол, ужинать проворней.
Работница пошла было за солдатом, но встретилась с ним в дверях.
– Вот он, солдат-то, когда намочился, – говорил отставной солдат, входя в избу.
– Иди садись, – сказали ему мужики.
– Постойте, братцы; дайте срок. Уморился до смерти с товаром-то с своим. А! Хозяйка! Старушка – божий дар – здорово! Ай не узнала?
– Как не узнать? Старый хрыч. Все еще жив?
– Жив бог, жива душа моя.
– Куда это тебя носило?
– Да все по торговым делам.
– Купец!
– Сокрушила меня эта торговля, пропади она совсем. Ничего не стоит. Хозяин-то где ж?
– Вон, порадуйся, на печи лежит дитятко. Налопался, спит.
– Что ж, это ничего. Пройдет. Это не вредно. Ах, намочился! Влетели в канаву, вот по этих мест окунулся. А что, солдату погреться водочки не будет?
– Как не быть.
Солдат выпил и спросил:
– А