тах, которые мы прячем в плотно закрытых сундуках, и о любви, в силу которой мы по-настоящему не верим.
«Дом с вишневыми ставнями» – это также книга о Боге, которого мы видим в своей жизни, только когда открываем ему сердце.
Эти страницы пропитаны уютом и теплом, ароматами домашней выпечки и горных трав, звучат искренними беседами и наполнены глубокими переживаниями.
С любовью посвящаю эту книгу:
моим родителям;
моему дорогому мужу
и нашим детям;
всей нашей большой семье;
настоящим друзьям;
любимым читателям;
каждому мечтателю, который идет к своей мечте
Глава 1.
В каждом из нас, как в старинном английском секретере, есть множество мелких ящиков. Некоторые из них потайные. Есть и те, которые мы держим на виду, но сами боимся открыть. В них пылятся наши воспоминания, закоренелые обиды, трагические расставания. Многие из этих потайных уголков своей души мы носим в себе годами, и порой это очень тяжелый груз.
Так случилось и с Бертой.
Берте было 26 лет. Ни одного удачного или неудачного замужества, уютная квартира в тихом районе Стокгольма и пара друзей.
В ее доме жили книги, набор разных пледов на все сезоны года, стопка рукописных дневников и уголок для рисования. В белоснежном кухонном буфете хранились семь чайных пар на каждый день недели, вкусный листовой чай и зерновой кофе. И еще в ее доме жило одиночество.
Нельзя сказать, что Берта не любила одиночество. Для нее признаться в нелюбви к одиночеству значило бы слукавить, а любые проявления хитрости были несвойственны ни ее характеру, ни взгляду ее глубоких, как озеро, глаз. Именно из-за выражения глаз Берту рано перестали считать ребенком. Было что-то неуловимое во взгляде, который сбивал с толку детей, но был так понятен и близок взрослым.
Берта выросла высокой, хрупко сложенной девушкой. Возможно, она могла бы стать балериной, если бы родители не пожелали ей карьеры юриста, а сама Берта не мечтала связать свою жизнь с совсем другим занятием. Она любила рисовать и посвящала своему увлечению тихие утренние часы перед работой.
На работе коллеги считали ее скромной и застенчивой подругой, начальство – удобным работником. И хотя иногда в ее взгляде и манере держаться чувствовались уверенность и сила духа, все-таки Берта казалась разочарованной и потерянной, как птица с ранеными крыльями. Ничего не помогало избавиться от этого впечатления: ни пышные пшеничные волосы, ни выразительные серо-голубые глаза, ни изящная фигура. Лишь иногда, когда она читала книгу или задумчиво смотрела в окно, можно было уловить ее красоту или заметить милые ямочки в уголках губ, когда Берта улыбалась удачной строчке в книге.
Но чаще всего в такие моменты она была одна.
Ей нравилось бывать одной, особенно после работы. Берта работала в городском архивном отделе. Сотрудников там было немного, и в здании было тихо – лишь изредка тишину нарушал звонкий стук каблуков. Но из-за врожденной впечатлительности Берту постоянно тревожил внутренний шум.
Разбирая новые записи о выданных свидетельствах о рождении, браке, разводе, Берта живо представляла себе эти события: вот малыша, завернутого в нежный кокон одеяла, выносят на руках из роддома счастливые родители; он смешно морщит носик, вдыхая новые для него ароматы весны. Вот кто-то заключил супружеский союз, и Берта отчетливо слышит марш Мендельсона, видит, как молодые супруги танцуют свой первый танец. Счастье, кажется, поселилось в каждой складочке ее шуршащего платья, а в его глазах лучатся надежда и любовь.
А вот новые записи о разводах, и Берта слышит безутешный плач детей, сдержанные голоса родителей и сухие выводы адвоката – видеть папу теперь можно только по выходным. А ведь отец семейства только что нашел работу в соседнем городе, и каждые выходные ездить к детям он не сможет.
Все это Берта слышала и чувствовала, перебирая и подшивая бумаги. Ее рабочий стол стоял у окна, ветер украдкой проникал в комнату, затевал танец со светлой прозрачной шторой, а та кокетливо убегала от него, подобрав подол своей длинной юбки. Тогда ветер принимался за Берту: он осторожно гладил ее по щеке, и она, словно очнувшись от своих фантазий, хотя бы на мгновение ощущала тишину.
Тишина…
Прохладная и обновляющая, как струи морозной воды, она пробуждала ум и успокаивала беспокойное сердце. В такие минуты Берта заглядывала в себя, и многие ее «ящички» с грохотом опрокидывались. Чего там только ни было: несбывшиеся мечты, выдуманные страхи, сокрушительные падения, обидные слова. И где-то там, посреди этого вороха растерянности, Берта издалека видела себя.
Вот она, Берта.
Она вспомнила себя совсем юной, полной надежд, какой приехала из Мюнхена в Стокгольм на учебу, а затем здесь и осталась. Учеба на юридическом факультете подарила ей не
так много знаний, так как тогда она была занята другим.
Было в университете нечто, а вернее,