крутил и покусывал свои молодецкие усы, затем сказал в сторону Шигаева:
– Врага нужно поражать в сердце, Максим Григорьич. А твой Оренбург – ноги.
– Нет, не ноги, Тимофей Иваныч, нет, не ноги, – обидчиво ответил Шигаев и покашлял. – Петербург с Москвой есть голова, а Оренбург – сердце. Ведь за Оренбургом-то вся Сибирь лежит…
– Оренбург погоды не делает, да и сделать николи не сможет. Оренбург окраинская сторона, и не в Оренбурге суть, – с дрожью в голосе высказывал Падуров.
– Обидно слышать это от тебя, Тимофей Иваныч, – заговорили вокруг с упреком. – Ведь ты сам казачьего роду-племени, а балакаешь, аки москаль какой.
Стало тихо. На дремавшего Чику напала икота. Он выпил ковш воды и смочил голову.
– Ну, а ты, стар человек, как полагаешь? – нарушив молчание, спросил Пугачев есаула Андрея Витошнова.
Скуластый сухой старик с седоватой бородой, посматривая исподлобья на Пугачева, робко ответил:
– Куда поведете, батюшка, верное воинство свое, туда и мой конь побежит.
Все бывшие в свите стали упрашивать государя принять путь к Оренбургу.
Пугачев с ответом замешкался.
Доводы Падурова были более понятны и близки его горячему сердцу, чем упрямое желание приближенных. Однако и речи Овчинникова о том, что в случае неудачи можно от Оренбурга в Туретчину и в Персию податься, тоже казались Пугачеву резонными. Но главное – у него не было охоты вступать в раздор с большинством. Он сказал:
– Немедля идти под Казань было бы куда складнее, господа атаманы. Ну, ежели ваше общее намеренье Оренбургу осаду со штурмом учинить, я, великий государь, супротивничать не стану вам.
Свита поклонилась государю. Подвыпивший Чика встал, ударил шапкой о ладонь и с пьяной горячностью сказал:
– Ваше величество, отдели мне сколько-нито войска. Я один на Казань пойду!
– Иди-ка ты, Чика, не на Казань, а на сеновал… Проспись, – со строгостью посмотрев на лупоглазого цыгана Чику, сказал совсем не строго Пугачев.
Пугачевцы прожили в Татищевой трое суток. Проводили время весело, в гульбе. Забрав лучшие по всей яицкой линии пушки, амуницию, провиант, вино, соль, деньги, они двинулись к Чернореченской крепости.
Комендант крепости Краузе загодя скрылся в Оренбург, а крепость встретила Пугачева с честью.
На роздыхе явилась к Пугачеву дворовая девушка капитана Нечаева, взятого в плен в Татищевой. Ей было лет под тридцать. Высокая, ядреная, чернобровая – кровь с молоком, – она кувырнулась Пугачеву в ноги и завыла. Пугачев приказал ей подняться, спросил, как звать ее и что ей надо? Она встала, сказала, что зовут ее Ненилой и что ее шибко тиранствовал барин офицер Нечаев. Сказав так, она снова кувырнулась в ноги. Пугачев спросил:
– Как же ты, этакая крепкая да гладкая, барину-то поддалась?
– Да ведь я-то гладка, а он, пес, того глаже… Изгалялся всяко, плетьми стегал.
Пугачев приказал разыскать капитана Нечаева и вздернуть. Ненила в третий раз кувырнулась