о смеялся над ним, и глаза его блестели добродушною веселостью; затем он обратился к хозяйке дома, дремавшей в углу дивана:
– Знаменательный случай, графиня Карлотта!
– Я поняла, – ответила синьора. – Но, по-моему, пора вам перестать смеяться. Неправда ли, дон Рокко?
– Нет, дон Рокко, – не унимался профессор. – Если хорошенько разбудить, то этот случай достоин обсуждения в Совете.
– Еще бы! – сказал сосед справа.
Дон Рокко, красный, как рак, запустил два пальца в табакерку и молчал, понурив голову и печально нахмурив лоб, подставляя буре свой голый блестящий череп и бросая изредка косой взгляд на несчастные карты. Когда он услышал, что страшный партнер заговорил о Совете, ему показалось, что дело переходит в шутку; он улыбнулся и вынул двумя пальцами щепотку табаку.
– Вы еще смеетесь! – воскликнул неумолимый профессор. – Не знаю, сможете ли вы завтра утром спокойно служить обедню, после того, как проиграли сегодня такую крупную сумму в карты.
– Ну, конечно, смогу, – пробормотал дон Рокко, снова хмуря брови и приподнимая немного свое доброе, простое лицо. – Всем случается проигрывать. Он тоже проигрывает, да и вы, вероятно, тоже иногда.
Его голос напоминал мычанье спокойного животного, рассердившегося несмотря на свою кротость. В глазах профессора светился смех.
– Вы правы, – сказал он.
Игра была окончена, и партнеры встали.
– Да, – сказал профессор с притворною серьезностью: – случай с Сигизмундом более сложен.
Дон Рокко улыбнулся, зажмурил свои маленькие блестящие глаза, наклонил голову со смешанным чувством скромности, волнения и благоволения и проворчал:
– Вы и этого не оставите в покое!
– Видите, – добавил профессор: – я имею верные сведения. Речь идет, графиня, об одном вопросе, который дон Рокко должен будет разрешить на предстоящем Совете.
– У нас тут не собирается Совет, – сказала графиня. – Перестаньте.
Но не так-то легко было вырвать жертву из когтей профессора.
– Не будем больше говорить об этом, – сказал он спокойно. – Только знаете, дон Рокко, я не согласен с вами по этому вопросу. По-моему, percat mundus.
Дон Рокко сердито нахмурил лоб.
– Я ни с кем не говорил об этом, – сказал он.
– Дон Рокко, вы сболтнули свое мнение, я знаю это, – продолжал профессор. – Имейте терпение выслушать меня, графиня, и посудите сами.
Графиня Карлотта не желала ничего слышать, но профессор стал, ничуть не смущаясь, излагать случай с Сигизмундом в такой форме, как он обсуждался в епископской курии.
Некий Сигизмунд внезапно почувствовал себя не хорошо и пожелал исповедаться. Как только он остался наедине со священником, он поспешил сказать, что был подстрекателем одного человека к убийству. Произнеся эти слова, он лишился сознания. Священник не знал, считать это признание за исповедь или нет, и не мог предупредить преступление и спасти находившуюся в опасности человеческую жизнь иначе, как воспользовавшись сделанным ему признанием. Должен он был сделать это или допустить убийство?
– Дон Рокко, – закончил профессор: – полагает, что священник должен поступить, как карабинер.
Бедный дон Рокко, которому совесть не позволяла обсуждать этот вопрос в светском обществе, но который уважал своего мучителя, пожилого священника и профессора в епископской семинарии города П., смущенно бормотал извинения:
– Нет… дело в том… я говорю… мне казалось…
– Я удивляюсь, что вы извиняетесь, дон Рокко, – сказала синьора. – Как вы можете принимать в серьез шутки профессора?
Тот запротестовал и стал ловкими вопросами донимать дона Рокко, постепенно выгоняя из его головы смесь верного инстинкта и неверных рассуждений, безцеремонно очищая его голову от всех неправильных выводов и от всякого здравого смысла и доводя его до полного отупения и покорного раскаяния. Но это продолжалось недолго, потому что синьора попрощалась со своими гостями под предлогом, что было уже одиннадцать часов, и задержала только дона Рокко.
Графиня Карлотта, назначившая его несколько лет тому назад на пост священника церкви Св. Луки, составлявшей ее собственность, держала себя с ним с важностью епископа, и молодой священник по простоте ума и кротости сердца переносил это со святою покорностью.
– Вы сделали бы много лучше, дорогой дон Рокко, – сказала она, оставшись с ним наедине: – если бы меньше занимались делами Сигизмунда и больше думали о своих.
– Почему? – спросил дон Рокко в изумлении. – Я ничего не понимаю.
– Конечно! Городская Управа понимает, а вы ничего не понимаете.
В глазах синьоры ясно выразилось добавление к ее словам: бедный дурачок! Дон Рокко замолчал.
– Когда вернется Лючия? – спросила она.
Лючия была прислуга, которую дон Рокко отпустил на четыре-пять дней домой в деревню.
– В воскресенье, – ответил он. –