е плохое в нем временно и побеждается в конце дней через свободный выбор каждого из нас в этой жизни. Земля – Храм Бога, и каждый должен очищать его через добрые мысли, добрые слова и добрые дела.
Семилетний мальчишка несколько раз обежал вокруг идущего к городу Цадока, демонстративно оглядывая все кругом и указывая руками на все, что видел: на оливковую рощу невдалеке, на близкую речку, на раскидистую смокву за ней, на дальние невысокие скалы, на зеленеющее поле, на тропу, которой они шли, на редкие облачка в ясном небе.
– Мы в храме, Цадок? А как же наш храм в Иершалоиме, он ведь тоже красивый и все ходят туда, и детей носят, совсем малых, – чтобы сразу знали, где храм. Почему Зороастр – Сын Звезды? А его принесли в храм, когда он родился? Что он сказал, когда родился? Мама говорит, что сначала я сказал "Цадок", – хотя ты не мой отец. Она удивилась и показала потом меня тебе, да? Так было? Про Сына Звезды ты в Персии узнал? Я тоже хочу туда, потом домой. А почему ты не ходишь в наш храм?
Симон Маккавей тебя не любит, или он тебе не нравится? Мама говорит, что про первосвященника лучше не говорить ничего, – но я хочу все знать. Ты ведь Учитель, Равви, вот и расскажи. Говори, Цадок!
Они подошли к дощатому мостику-настилу над большим ручьем. Учитель взял мальчишку за руку и показал в прозрачную глубину у дна.
– Видишь две рыбы стоят у дна против течения? Они всегда молчат, хотя знают про свой ручей все. Время течет быстро, как ручей. А вон там дальше на берегу овцы, вот видишь – баран повернулся, смотрит на нас? Видишь, уходит теперь, и овцы за ним. Наступает новое время, Симеон. Была эра Овна, наступает эра Рыб. Овны шумные, прямые, упрямые. Рыбы молчат и дышат тайной воды. А кто будет теперь весь в словах, – как рыбы в чешуе, – тот от сатаны, Симеон.
Симеон вдруг застыл на мгновение, как будто что-то услышал, вырвал руку и побежал с настила к едва видной тихой заводи, которую образовал изгиб ручья у песчаного плеса в высокой траве. Присел там на корточки и увидел ту, которая позвала его. Это была маленькая рыбка, чуть больше пескаря. Она выплыла прямо к нему, на расстоянии вытянутой детской руки и как-будто глотнула воздух, высунув рот из воды. "Ты", – как тихий гром услышал он с неба, – почему-то с неба, не из воды, а на воде лопнул воздушный пузырек. Несколько секунд они застыли, глядя друг на друга. "Сейчас еще что-то скажет", – точно знал мальчишка и замер до дрожи. Вдруг шевельнулась трава рядом с ним, легкий порыв ветра показался грозным чьим-то вздохом и испугал обоих. Он сморгнул, и увидел ее уже уплывающей, как будто огорченной этим вздохом.
– Цадок, Цадок! Ты слышал? Она… Она… Сверху сказала "Ты", – мне сказала! Ты слышал, Цадок? Ты слышал?!
– Ты сказал, я слышал, – улыбнулся Цадок. – Значит, придется рассказать тебе.
Значит ты, это – Ты. Тогда слушай. Первое, что сказал Заратуштра? Как только родился, он рассмеялся радостно, как маленький звонкий колокольчик прозвучал в огромном храме, на Земле. Об этом написано в Авесте, на воловьих шкурах, и я переписал их в Персии, всю двадцать одну книгу. Я покажу тебе эти свитки, и ты, Симеон, – значит ты, – через много-много лет, после войны с Римом, после землетрясения спрячешь их в пещерах на берегу Мертвого моря, и они будут дожидаться там другой, за Рыбами, следующей эры… Ты спрячешь в тех пещерах все наши свитки, и Авесту тоже. Спрячешь и завернешь их так, чтобы они выдержали две тысячи лет. Запомни, Симеон!.. Сыном Звезды его назвали за то, что он смотрел на звезды и знал будущее… Храм в Иершалоиме будет перестроен, он будет еще красивее, и ты увидишь его, и будешь часто бывать там. Но опасайся начальников храмов, построенных людьми. И этого Маккавея, и других, за ним. Вырастешь, поймешь почему. Запомни, наступает время тайн. Ты будешь жить долго, очень долго. Ты даже устанешь жить, Симеон. Ты проживешь в два раза дольше меня.
– Ты что, уже умрешь, Цадок? Почему ты так говоришь? Тебя убьет Маккавей? Я не хочу. Давай уйдем в Елладу, в Персию. Ты сказал – храм везде. Твои ессеи зовут тебя Мудрым, давай уйдем с ними. Ты как Баран у них, они пойдут за тобой.
– Они не пойдут. И я должен быть с ними. Но мое время уходит. Тебе сейчас семь лет, мне – скоро семьдесят. Еще три года я буду здесь…
– Я не хочу, Цадок. Сделай так, чтобы ты жил, – ты все можешь. А помнишь, ты говорил, что Илия снова придет? И ты придешь снова?
– Да, Илия снова придет. А за ним, через полгода после него, приду и я. Снова приду… – ты будешь думать, что это я… И ты, – раз это Ты, – ты дождешься и узнаешь меня. Ты не умрешь, пока снова не увидишь меня, мальчик. Запомни, как бы ты не устал, чтобы ни было потом, я приду снова, и ты узнаешь меня.
– Но как я узнаю тебя, Цадок? Сколько мне будет лет?
– Тебе будет сто сорок лет, Симеон. Ты будешь однажды в храме и там узнаешь меня, потому что я рассмеюсь там, в храме.
– В храме нельзя смеяться. Все стоят там тихо и слушают Маккавея. Тебя выгонят, и тебе будет стыдно.
– Мне будет сорок дней от роду, Симеон, и меня простят. Многие даже и не услышат. Но ты услышишь и узнаешь меня, когда я рассмеюсь в храме, как Сын Звезды. И скажешь нашим, моим ягнятам, ессеям, что я вернулся.
– Ты говоришь непонятно,