грязные – все они были словно сгустками отчаяния и страха. Без гроша за душой каждый надеялся и каждый не знал на что. Незнание, в любом случае, было лучше выжженных деревень и поджаренных внутренностей.
Там, на палубе, кристально чистое небо и свежий морской воздух в легких. Здесь – хрип спящих, нестерпимое зловоние и кусочек засоленной говядины, который завтра прокормит семью. Кусочек твердого безвкусного мяса, который оставался их единственным сокровищем.
Сейчас была ночь, время размышлений и тревоги. Чет привык бояться. Ожидание чего-то ужасного не покидало его с тех пор, когда Дорелу, его соседу, военные перерезали горло на глазах у всей деревни. Он видел, как темная кровь пульсирующим потоком билась из красной полосы на его шее, видел большие непонимающие и искренние глаза, слышал странный предсмертный хрип. С того времени он не мог спать спокойно. Он готовил себя к самому страшному. Чарет с мертвыми стеклянными глазами и вываленными из брюха кишками. Темно-синее лицо его повешенной жены Зары. Чет гнал от себя эти образы, злился, когда начинал думать о подобном, но даже здесь, бежав от огня и раскаленной стали, он не переставал бояться. Он понял, что страх – это ожидание чего-то плохого.
Каждый шорох, каждый стук каждый вздох в вонючей темноте не мог быть сам по себе. Его кто-то издавал. А этот кто-то может быть плохим человеком.
Коридоры и отсеки старого ржавого суденышка были заполнены такими как он. Три сотни оторванных от родного дома, брошенных в железную коробку, жаждущих хотя бы жизни. Шурша грязными лохмотьями они шатались по проходам и лестницам. Испачканные исхудалые лица не выражали никаких эмоций. При встрече они мычали подобие приветствия друг другу. Все знали от чего бегут, никто не знал куда. На одном берегу остались их дома, на другом их ждали неизвестность. Позади они оставили все чувства и эмоции. Впереди они посеяли надежды. Здесь на барже были лишь тела и оболочки. Судно было неким подобием небесного лимба, чистилища. Они вырвались из ада, но не знают, попадут ли в рай.
Когда Чарет и Зара просыпались, Чет поднимался на палубу на пару минут закрывал глаза. Солнце, бьющее лучами или спрятавшееся за тучами, ослепляло его. Он стоял, раскинув руки и чувствуя губами легкий бриз. Свет и ветер смывали с него всю вонь и темноту недр баржи.
Затем он и еще несколько человек спускались в машинное отделение. Вверх, вниз. Лопаты вгрызались в массу угля. Жар от двух печей, казалось, плавил кожу и волосы. Спина становилась какой-то одной опухолью и челюсть от боли сжималась так, что кровоточили десна. Уголь поднимает на лопате. Уголь летит в ревущее пламя. Лопата со скрежетом вонзается в черную кучу. Вверх, вниз. Каждое мгновение – боль. Каждая секунда приближает заветные четыре часа дня, когда сюда спустится следующая смена, а Чет получить кусок жесткого мяса или гнилой кочан капусты.
Следующие пару минут на открытой палубе были самым любимым временем суток. Кожа, словно очищенная пеклом, вдыхала соленый воздух и ноги подкашивались от удовольствия. Слезы казались холодными и нежно бежали по щекам. В такие моменты Чет переставал бояться