постоянного недоедания, и вообще плохого, кое-как – урывками и на сухую, гостиничного или буфетного питания; от ежедневных переездов с места на место; от холодных продуваемых насквозь автобусов, от пассажирских поездов, которые там, где нам нужно, стоят не более одной минуты, а то и просто замедляют ход… «Первый пошел, второй пошёл… третий!..» Прыг-прыг, с подножки, скачем, как десантники. Пассажирам-попутчикам, всегда было интересно за этим наблюдать – если не ночью – как это мы, артисты, успеем с таким вот огромным ворохом разных предметов, и выгрузиться! Но мы уже давно научились быстро и без суеты загружаться или высаживаться со всем своим музыкальным и концертным скарбом не более чем за одну минуту, вне всякой зависимости от погодных условий, высоты платформы и настроения того или иного проводника вагона. Лишь бы поезд ход замедлил… В этом наша жизнь. Вернее, часть жизни.
Всё давно слажено, всё без суеты и ошибок. А ошибок у нас вообще быть не может – категорически – ни при посадке, ни при выгрузке, ни за кулисами, ни в гостинице… нигде. Любая, пусть маленькая чья-то оплошность или забывчивость, и всё – катастрофа. Для нас, естественно, катастрофа. Мы это хорошо понимаем и всячески друг другу помогаем, особенно женщинам. У нас, их, аж три! Они, каждая по-своему, являются официальными или неофициальными жёнами некоторых из нас. Я, например, здесь без женщины. Но не в этом дело. Они пусть и не наши жёны, но с ними всё же приятнее кататься. Они приятным образом разбавляют наше публичное, так сказать одиночество. Да и как-то теплее с ними. Одно слово – женщины! Ну, в общем, я сейчас говорю не об этом, а о том, что за пять месяцев мы все очень сильно устали. Очень.
– Славочка, – сквозь дремоту слышу глубокий грудной голос Тамары Аганшиной обращенный ко мне, в наших переездах я отвечаю за размещение аппаратуры и реквизита. – Микрофоны там хорошо уложены, Славочка, – спрашивает, – не побьются в коробке? Трясёт что-то уж сильно… – Беспокоится Тамара. Томочка, наша молодая солистка. Беспокоится за свой личный микрофон. Она считает, что он более чем лучшим образом передаёт нижние обертоны её голоса, и поэтому его, микрофон, нужно особенным образом беречь. А молодая она не по возрасту, а по стажу работы. Ей лет двадцать пять-двадцать восемь на вид. Она из самодеятельности, её Ара и привел. Высокая, крупная девушка, статная. И голос тоже хорош. Лирику поет. Беспредельно влюблена в Артура. Глаз не сводит, пылинки сдувает. Когда удается, ночует в гостинице с ним вместе. Не расписаны.
На Томочкин голос и вопрос, головы-тени остальных артистов бригады тревожно повернулись назад, вглубь автобуса. Там, от третьего ряда сидений, битком заполняя оставшееся пространство автобуса, размещен наш концертный скарб.
– Нет… хорошо уложено, я смотрел. – Это, сквозь дрёму, успокаивая, бурчит Гизо. Наш солист и худрук. Он, как и мы все, в бесформенной меховой шапке, огромном тулупе, и больших валенках. Лицо в темноте чёрное, только блеск глаз.
Головы-тени успокоено прячутся в широких воротах своих тулупов, и Томочкина.
«Зыыыу-зыыы-зыыыууу…», зудит двигатель, пляшет сноп света фар перед носом автобуса.
Сейчас мы «чешем» – чешем, это производное от существительного чёс, а «чёс» – это беспрерывные концерты. Концерты где угодно, во всевозможных клубах и любых концертных площадках с целью заработать большее количество «палок». А палка – это суммарное выражение концертной ставки, помноженное на их количество за месяц, потом за три, пять… и далее, у кого сколько. Вот, как у нас сейчас. Два концерта в день. Пятьдесят – пятьдесят два концерта в месяц. Сто пятьдесят шесть за три месяца, двести пятьдесят – шестьдесят за пять. А если всё это умножить – а это обязательно нужно сделать, в этом и смысл! – на одиннадцать рублей – такова моя концертная тарификационная ставка, получится мой заработок. Вроде не плохо. Но если вычесть, что мы съели за пять месяцев в виде аванса, сминусовать некоторые разные подарки, приобретённые нами загодя и на потом, нервы, трудности, моральные и физические неудобства, оторванность от дома и семьи, какие-то там бухгалтерские вычеты-налоги. Останется с гулькин… Ну может, и не с гулькин, как говорится, может чуть и больше, но все равно, эти деньги будут крохами, а не заработком.
Мы сейчас в Читинской области. Где – я не знаю, мы давно уже этим не интересуемся, нам всё равно. Было время, в начале поездки, мы с интересом и любопытством встречали каждый город, каждый посёлок, каждую деревушку… Прилипнув носами к стёклам автобуса или поезда, восторженно радовались новой, чужой, наверное, интересной жизни. Какая она славная, какая она своеобразная… «Вон, смотрите, лошадь телегу катит, и мужик в шляпе!.. Как интересно!» Пугая водителя, бросались в ту сторону, словно байдарку на воде опасно раскачивали автобус, разглядывали, оценивали увиденное, словно восторженные дикари. «А вон-вон, смотрите-смотрите…»
Сейчас, былая восторженность иссякла, осталась скука, и очень немногое: хоть чуть-чуть перед концертом успеть согреть пальцы – я концертмейстер и солист-инструменталист; хоть чуть-чуть успеть чего-нибудь перекусить, на худой конец горячего чаю бы; и чтоб в клубе – или где там – было нормальное напряжение, чтоб звук не плавал. И дальше, дальше, скорей к концу гастролей.
А впереди, ёп… –