ет-то ему было двадцать пять, не больше.
Дело было ранней осенью, в самом начале учебного года. Тем утром Боря вышел на улицу купить сигарет. Хотя это скорее был повод отдохнуть от детского крика. Тем более погода была отличная, а до ближайшего табачного ларька надо было идти к метро. Он был рад прогуляться подольше и подышать свежим воздухом.
Купив сигарет, Боря заметил возле выхода из метро мальчика, играющего на скрипке, футляр из-под которой лежал на асфальте для сбора денег. Мальчику было лет восемь-девять. Он был чумазый и тощий, как тростинка. Несколько прохожих стояли неподалёку и слушали. Ребёнок наигрывал классические мелодии, смешивая одну с другой. Всё мимо нот, зато слезливо и трогательно.
Боря отдал за сигареты последнюю мелочь. Ему было неловко, что парню нечего кинуть. Поэтому он не подходил близко, а стоял поодаль, потягивая папироску и наслаждаясь музыкой. Даже гнусавые трели маленького скрипача были ему приятнее круглосуточных младенческих воплей.
– Классно лабает! – услышал он позади себя приятный баритон и обернулся.
Судя по голосу, сзади должен был стоять интеллигентного вида юноша в очках и с книгой подмышкой. Но Боря даже слегка вздрогнул, увидев двухметрового бритоголового амбала.
– Да не бойся, я добрый, – успокоил его здоровяк и улыбнулся.
С его пугающей внешностью ну никак не сочеталась невинная детская улыбка, не говоря уж о голосе.
– Угостишь сигареткой?
Боря дал незнакомцу прикурить и почувствовал исходящий от него крепкий запах мужского пота. Затянувшись сигареткой с таким наслаждением, будто месяц себя сдерживал, здоровяк задал Боре неожиданный вопрос:
– Слушай, извини, мы вообще где?
– В смысле? – не понял Боря.
– В смысле – что это за город?
У Тельмана округлились глаза.
– Ты чё, с Луны свалился?
– Вроде того. С товарняка слез.
– Да ну хорош заливать!
– Кроме шуток. Три дня ехал.
– И откуда ж ты такой взялся?
– Издалека. Отсюда не видать.
Голос и улыбка незнакомца располагали к панибратскому с ним общению, несмотря на его габариты. В первую минуту все пугались его, но стоило перекинуться с ним парой словечек – казалось, вы друзья детства.
– Ну так ты мне скажешь, куда занесла меня нелёгкая? – настаивал амбал.
– Ты в Москве! – сказал Боря так громко, что даже прохожие обернулись поглядеть на человека, не знающего, что он в Москве.
– Да ладно! – не на шутку удивился тот. – Я в столице?
– В ней самой! Златоглавой!
Только теперь по выражению лица здоровяка Боря понял: тот и в самом деле не знал, что он в столице.
– Как же тебя угораздило? – спросил Тельман. – С кем только не приходилось общаться, но таких чудаков ещё не встречал!
– Так вот и угораздило. Сел на товарняк и поехал.
– От чего бежал?
– От жизни.
– А здесь что – не жизнь?
– Здесь тоже жизнь. Но всё ж какая-то другая.
– А может, мы сами делаем нашу жизнь такой, какая она есть? Из чего следует, что свою жизнь ты притащил сюда за собой.
Амбал пристально вгляделся в лицо Бори и задумчиво почесал бритый затылок.
– Да ты философ!
– У тебя деньги хоть есть?
– Ни гроша.
– А документы?
– Дома оставил.
– А ночевать-то где собираешься?
– Не знаю ещё. Может, у тебя?
Тельман удивился бы его наглости, если бы уже не смирился с тем, что от этого чудака можно ожидать чего угодно.
– Тебя как звать-то?
– Пантелей. А тебя?
– Борис. Будем знакомы.
Мужчины крепко пожали друг другу руки.
– Слушай, ты меня извини, – сказал Боря, – но в моих условиях это нереально. У меня тесная однушка, жена, двое грудных детишек… словом, полный дурдом. Но ты всё же обратился по адресу. Отвезу-ка я тебя в одно местечко, познакомлю с одной одиозной компанией. Думаю, с этими ребятами ты найдёшь общий язык. А пока зайдём ко мне перекусим. Да и помыться бы тебе не мешало.
– Спасибо, дружище! Вот повезло мне тебя встретить!
И Боря повёл Пана к себе домой. В наши дни это показалось бы странным. Но тогда, в девяностые, наш народ ещё не совсем привык к тому, насколько всё вдруг в одночасье изменилось. Боря был ещё молод. К тому же жил в Москве – в самом сердце этих перемен. Но жил он в Москве недавно. И принадлежал к немногочисленным в те времена молодым людям, которые ещё не поняли толком, что произошло, и даже слегка тосковали по чему-то безвозвратно утраченному, каким бы оно ни было – как тоскует муж по своей жене, какой бы жирной коровой она ни стала за тридцать лет брака.
– Ты что, с ума сошёл? – заверещала жена Тельмана,