ом поэта.
Ещё нет рядом Натали,
Зато есть Кюхля, Дельвиг милый,
И дух лицея бродит в жилах,
Как пена в золотом Аи.
Его стихи непостижимы.
В толпе о славе говорят.
Но камер-юнкером царя
Он будет вечно нелюбимым.
Во всех красавиц он влюблён,
Но есть одна – он ею дышит,
Насмешек, сплетен он не слышит,
Безумным счастьем опьянён.
Хохочет Пушкин и кутит,
Танцует на балах, повеса.
Но уже пущена Дантесом,
Та пуля страшная летит…
Надолго гибельную страсть
Она сквозь время сохранила,
Вот Лермонтова поразила,
Вот Грибоедову пропасть.
Высоцкий, Мандельштам, Гагарин
Убиты пулей роковой.
А, может, завистью слепой
Того, кто пистолет направил?
Не то дуэль, не то молва
Сегодня также ранят душу.
Но жив курчавый смуглый Пушкин,
Пока любовь к нему жива!
«И снова осень в Болдино. Такой…»
И снова осень в Болдино. Такой
Она явилась Пушкину в изгнанье.
Он написал: «…очей очарованье»
И вот ложится пушкинской строкой
За рифмой рифма. Ах, как хорошо
Писалось в тихом болдинском именье.
Под шум дождя, под треск в печи поленьев
Он счастье вдохновения нашёл.
Спешил и грыз перо от нетерпенья,
Когда стихи на ум никак не шли.
Тогда писал прелестной Натали:
«Люблю! Скучаю каждое мгновенье…»
Гуляя с тростью, в шляпе у реки,
Он тосковал, наверно, по Фонтанке.
Однажды встретил девушку-крестьянку.
В глазёнках озорные огоньки.
Смешливая: «Ты, што ли, Пушкин будешь?
Не больно-то похож. Простой такой…»
А Пушкин вдруг привлёк её рукой,
Поцеловал: « Теперь уж не забудешь!»
Зарделась от смущенья. Хороша!
Стройна, красива, ножка небольшая.
И « Барышню-крестьянку» сочиняет
Великий Пушкин – русская душа.
«Всё кончено… Данзас ещё не верит…»
Всё кончено… Данзас ещё не верит,
Что Пушкин умирает на снегу.
Какая боль! Не пожелать врагу…
Лицо Данзаса… потрясён, растерян…
Он шепчет белыми губами: «Саша!
Да что же это, что же, боже мой!
Давай же, выстрел верный за тобой
И едем мы. Там, дома, ждёт Наташа».
И бережно поддерживает друга
Лицейских дней, прекрасных, лучших лет.
Но падает ненужный пистолет,
И взгляд туманит скорой смерти мука.
Кровь на перчатке, в мыслях канитель
Тягучих, липких, поздних слов-упрёков:
«Друзья и недописанные строки
Сегодня строго спросят про дуэль.
Что ж ты, Данзас, не смог для нас сберечь
Поэта русского, любимого народом?
От грязных сплетен алчущего сброда
Что ж не сумел его предостеречь?
Что им отвечу? Что любовь и честь
Для Пушкина высокий смысл имели,
И защищать их нужно на дуэли.
А разве способ лучше в мире есть?»
Данзас заплакал, остро ощущая,
Как для России тяжела потеря.
Как дядька, что растил, откроет двери,
Возьмёт на руки, понесёт, рыдая.
Как сгрудится на тихой Мойке люд:
Жандармы, бакалейщики, крестьяне,
С цветами девушки, поэты и дворяне.
Их скорбь поселится навечно тут.
А Пушкин никнет головой курчавой
И грезится ему – он лицеист.
Ложится вольный стих на белый лист,
И восторгается Державин величавый.
О, сколько их, свободных, дивных строк
Написано им с той поры чудесной,
Что юностью приходит к нам прелестной
И продлевает краткой жизни срок.
Да, краткой… Как же так? Он молод, любит.
Он любит и любим. К чертям Дантеса!
«Онегин» не закончен, рифмам