заснул, и когда проснулся, то увидел на пустовавших койках новые лица. Рядом со мной, слева, чье-то молодое, хорошее лицо, совсем молодое. Бледно-золотые кудри красиво обрамляли его и капризными, непослушными кольцами свисали на матовый, скульптурный лоб.
Это уже красные.
Рассматриваю своего соседа, он – меня.
Чувствую, что совершилось нечто значительное и ужасное. Я окружен врагами… Вот один, другой, третий. Они тихо лежат на своих койках среди нас.
«Победители!» – проносится мысль и, как эхо, щемящей болью отдается в груди. Что-то горячее подкатывается к сердцу, оно становится ощутимым, и хочется стонать от бессилия.
Брови как-то сами сдвигаются, и на лицо ложится печать неприязни, вражды к тем, кто сейчас твой господин, а вчера ты стоял против него с оружием в руках и дрался с ним, как свободный.
Мой сосед заметил, видимо, эту маску вражды на моем лице и сказал, обращаясь ко мне:
– Что, товарищ, так мрачны?
Я не сразу ответил ему, но видя его славное, открытое лицо с приветливой улыбкой, отозвался и я:
– А разве нужно веселиться?
– Ну, не веселиться, так хоть и не смотреть таким букой.
Чтобы прекратить этот разговор, спрашиваю его:
– Вы ранены?
– Да, легко. А вы?
– Я болен тифом.
– Не эвакуировались?
– Нет.
Сосед улыбнулся и показал два ряда белых, крупных зубов.
– А куда же вам эвакуироваться, товарищ? Черное море не спасет вашу армию, там уже мы.
Замолчали.
– Вы офицер? – спрашивает меня сосед.
– Ему нельзя разговаривать, – вмешивается сестра и тушит наш разговор.
На душе тревожно. Вот-вот, думается, придут сейчас настоящие большевики и расстреляют. Вот чей-то громкий голос в коридоре. Много шпор звенит… Это они…
Входят в палату. Четыре человека в коммунистических островерхих шапках.
«Значит, сейчас», – мелькает в голове. Во рту сохнет. Нет оружия, защититься нечем.
– Здравствуйте, товарищи!
Несколько голосов робко отвечают:
– Здравствуйте!
– Тут есть и офицеры? – спрашивает один. На нем револьвер, шашка. Он без винтовки, а на трех остальных карабины за плечами.
– Есть, – отвечает сестра. – Добровольно оставшиеся, – добавила она, желая спасти офицеров.
– Кто? На каких койках?
«Кончено, значит», – решаю я. И чтобы скорее отделаться от неизбежного, я почти крикнул товарищу в коммунистическом шлеме:
– Я офицер! Расстреливайте!
Почти встав с кровати и расстегнув грудь рубахи, я в бреду кричал:
– Расстреливайте!
Товарищ подошел ко мне, уложил меня в кровать, укрыл одеялом.
– Успокойтесь, товарищ, успокойтесь! Красная армия – это не звери, как вы говорили своим казакам. Мы деремся с теми, у кого оружие в руках. Вас никто не тронет.
Товарищи обошли своих и о чем-то говорили с ними.
– Ну поправляйтесь, товарищи! До свидания!
Ушли.