дрожат от восторга сердца,
От восторга дрожат коленки
У всяких красивых дам для МЕНЯ,
Не какого-то там Белоненки!
Я устал повторять для Наташ и Карин,
Я устал объяснять разным Оленькам,
У которых в башке вместо мозга бензин,
Ударение в слове Белоненко.
Так давайте друзья, не тая своих чувств,
Готовить на завтрак гренки,
Для МЕНЯ, и я тут же, поверьте, спущусь.
Я – не то, что те Белоненки.
Улица.
Я давно не бывал в этой улице -
Мне дела не давали продыху.
Вон мальчишка подрос, любуется
Перекопанными огородами.
Закурю, и мне детство вспомнится:
И собака, и дед, и друзья.
С благодарностью сердце ежится:
Всё до боли родные места.
На дорогу я выйду пыльную,
Посмотрю в бесконечную даль.
И пойму, что к концу приплыли мы:
Вызывающих жалость не жаль.
И, как в детстве я ждал с надеждою
Своих маму и папу, так,
С незнакомым когда-то скрежетом,
С нетерпением, жду пятак.
Измельчала душа и приелась,
Надоела житейская муть.
И весну, средь знакомых улиц
Мне уже никогда не вернуть.
Стена.
Пожалуй, сегодня, двенадцатого октября,
Стена, у стены – мимолетный я,
Добежать, долететь, пережив себя,
Не иметь зонта, под дождём дрожа.
И ты безвозмездно позволяешь себя любить,
Растворяясь нежно в голубых витринах.
Я спешу, не убрав, не домыв полы,
И ищу твой смех на чужих картинах.
Обуздать природу не выходит, только
От усилий лопаются перепонки.
Не дошёл до бутылки, не дойду к иголке,
И табак уже не спасает толком. И ладно,
Мимо
пронеслась, хрипя и плюясь, машина.
Только я, стена и машина мимо,
Отражения на кривых витринах.
***
Я шел по вечернему городу,
апрельский воздух
дыханьем меря.
Я перешагивал
улицы,
перешагивал дни
и недели.
Я выкинул тело в бездетную площадь,
Напялил на мышцы кожу.
Закат мне подкрался за спину,
По-детски не осторожно.
Над городом я распластал свои руки,
желая обнять тебя.
Жажда замучила,
чтоб утолить её,
выпил я все моря.
И вот я дошёл до знакомой
парадной,
И ключ повернул
в двери.
Среди сигаретно-квартирного
смрада
На кухне
валялась ты.
И я запустил свои руки под кожу
твоих одиноких линий.
Любил тебя долго,
любил тебя страстно,
Ты тоже меня любила.
Я выдохнул, встал
и ушёл из квартиры
за новой партией браги.
А в кухне осталась,
навечно осталась
Исписанная бумага.
Петр.
Иногда я себя ощущаю Петром.
Петр не глуп, даже, может, умён.
У Петра есть машина и собственный дом,
Но порой его жизнь вдруг летит кувырком.
На него нападёт депрессивный синдром,
И не важно уже, что он, может, умен,
Что имеет машину и собственный дом,
Ибо мнит он себя очень грустным ослом.
Он сидит в одиночестве ночью и днём,
Пьёт и пьёт не любимый им виски со льдом,
Целый мир умирает и тухнет в нем -
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской