с незапамятных времен, констебль взялся наблюдать за процессом. Было составлено расписание дежурств, назначены уполномоченные (обязательно из родственников Брода), чтобы надзирать за работой в каждой из деревень, находившихся под его юрисдикцией. Сами уполномоченные не трудились, но проводили весь день, рыская по болотам, выкрикивая приказы резчикам торфа и решая, когда можно сделать перерыв и подкрепиться.
Все это вызывало огромное возмущение, поскольку стало казаться, будто то, что деревни раньше делали по собственному желанию, выполняется теперь только по приказу властей. Вот почему на сей раз не было никакого пения и благодушного настроения, обычно сопровождавших подобный труд. За мной наблюдали особо, потому что после случая с бараном считалось, что мне нельзя доверять лопату для резки торфа. Я был вынужден работать на некотором расстоянии от остальных, и, если останавливался, чтобы вытереть пот со лба, Эней Маккензи орал, чтобы я прекратил бездельничать. Признаю́, я бы с радостью обрушил лопату на его череп, но, не желая доставлять лишних проблем отцу, работал изо всех сил. Каждый вечер, когда я возвращался с горы, мои руки и икры ныли от напряжения.
Однажды утром – торф резали уже несколько дней – я спохватился, что забыл банноки, которые собрала для меня Джетта. Ничего не сказав товарищам, отдыхавшим на краю болота, я зашагал вниз по склону холма.
Был теплый солнечный день, и после утренней работы у меня вспотела спина. Идя по склону, я подумал, что могу несколько минут отдохнуть на скамье у нашего дома за чашкой молока. В деревне было тихо. Большинство мужчин поднялись в горы, а женщины, скорее всего, занимались своими домашними делами. Мой отец, у которого к тому времени не хватало сил целый день резать торф, работал кас хромом в конце нашего участка. Понаблюдав за его невеликими усилиями, я подумал, что, когда с резкой торфа будет покончено, моей следующей задачей будет как следует взрыхлить то, что осталось от нашего надела.
Мгновение я постоял на пороге дома. После яркого солнечного света мои глаза не сразу привыкли к полумраку внутри, хотя от тлеющего очага исходил слабый свет и в окно проникал тонкий луч.
Меня застало врасплох то, что кто-то стоял спиной к двери, у торца нашего стола. Мое удивление усилилось, когда по сложению и желтому шейному платку я узнал Лаклана Брода. Он словно старался передвинуть стол: стиснув его с двух сторон, уперся ногами и туловищем в столешницу. Это поставило меня в тупик, потому что я не мог понять, с чего бы констеблю пытаться двигать нашу мебель; кроме того, стол был настолько тяжелым, что даже человеку с телосложением Лаклана Брода пришлось бы постараться изо всех сил, чтобы его поднять. Я как раз собирался объявить о своем присутствии, когда увидел две ноги, торчащие по сторонам бедер Лаклана Брода. Эти ноги висели в воздухе, слегка согнутые в коленях, почти параллельно земляному полу комнаты. По черным башмакам я узнал ноги своей сестры, а потом разглядел посередине стола вторую пару рук, крепко вцепившихся в его края.
Молча