лином своего королевства и вот теперь ждала его в своей опочивальне, как и положено покорной жене. Однако муж все не шел. Королева ждала-ждала, ворочалась с боку на бок… Наконец она забеспокоилась, не случилось ли чего, и послала фрейлину посмотреть, куда запропал король. Фрейлина сделала книксен, покорно сунула ноги в туфли, вышла на крыльцо и внимательно оглядела королевство (сказочное королевство было крошечное, игрушечное… а впрочем, настоящее, то, в котором некогда жила императрица, было ненамного больше!). Луна ярко светила, и фрейлина мигом разглядела пропавшего короля. Он спал на лужайке, посреди стада свиней, подложив под голову корону. Фрейлина опрометью ринулась на лужайку и растолкала короля:
– Ваше величество! Что вы здесь делаете?! Ведь вас ждет ее величество в своей опочивальне!
– А чего я там не видел? – зевнул король. – Мне здесь больше нравится. Иди, не мешай, а то моих свинок разбудишь. Да, и передай ее величеству эту штуку, на ней ужасно неудобно спать!
С этими словами свинопас вынул из-под головы корону, сунул ее фрейлине, а сам положил голову на толстую ляжку свиньи – и мгновенно заснул. Фрейлина, держа одной рукой корону, а второй поднимая юбки, чтобы не испачкать их в навозе, побрела к королеве – сообщить, что ждет она своего свинопаса попусту…
– Donnerwetter! – вспомнив эту историю, пробормотала императрица на том языке, который некогда был ей родным, и прибавила на другом языке, который стал родным воистину (не зря же ее называли более русской, чем сами русские): – Кажется, я жду этого дурня попусту…
Она повернулась на бок и уткнулась в подушку, проклиная все на свете, и прежде всего себя и свою неуемную натуру, мучительно призывая сон, гоня прочь тягостные мысли. Но мысли не уходили, а влекли за собой воспоминания о том, что однажды, давным-давно, сорок три года тому назад, когда она была еще совсем не императрица всероссийская Екатерина, а просто маленькая, глупенькая, испуганная Золушка, она вот точно так же лежала в постели и ждала… Но тогда она ждала принца!
…Простыни ее постели были толстые, жаркие, колючие. Ткань, из которой они были сделаны, называлась каммердук, и в самом звучании этого слова было что-то колючее, жаркое и толстое. Такие простыни были бы уместны зимой, но совершенно не подходили к душной августовской ночи, наступившей вслед за днем ее свадьбы. Золушка вся извертелась в ожидании принца, с которым она нынче обвенчалась. Ей было неудобно, ей было страшно. А принц все не шел да не шел.
Золушка не знала, что ей делать, как вести себя в брачную ночь.
Встать? Оставаться в постели? Ее никто не просветил на сей счет, даже матушка, которая казалась чем-то недовольной. Впрочем, она была недовольна всегда, если внимание оказывали Золушке, а не ей. А поскольку здесь, при петербургском императорском дворе, главной персоной была все-таки Золушка, а отнюдь не матушка, значит, та была недовольна постоянно. Вот и сейчас: простилась с Золушкой как с чужой, глубоким реверансом – и ушла вместе с придворными дамами.
Вдруг раздался стук в дверь. Золушка испуганно приподнялась, попыталась изобразить счастливую улыбку. Но это был не принц, а ее новая камер-фрау по фамилии Крузе. Камер-фрау очень весело объявила, что принц скоро придет. Вот только дождется, когда ему подадут ужин.
Золушка вдруг почувствовала, что тоже очень хочет есть. За весь день она и крошки проглотить не могла, пила только воду – и от волнения, и потому, что неловко чувствовала себя в страшно тяжелом платье из серебристого глазета, расшитого серебром. Платье стояло колом, мешало двигаться и немилосердно щипало кожу даже сквозь корсет. А как мучил Золушку надетый на нее венец! Голова болела так, что пришлось упросить императрицу позволить снять тесное и тяжелое украшение. Конечно, ей было не до еды. Но почему никто не подумал подать ей поесть потом?
Она хотела попросить камер-фрау принести хоть что-нибудь, например, куриную ножку или кусочек сыру, однако промолчала: ничего она не дождется от Крузе, та и шагу не сделает без позволения императрицы. А императрица уже спит. Все нормальные люди давно спят! Ведь у них же не брачная ночь. Счастливые…
За стенкой послышались шаги, и камер-фрау испуганно выскочила в другую дверь.
Вошел принц. Он снял шлафрок и остался в длинной ночной рубахе. Осторожно прилег рядом с Золушкой и чинно вытянул руки поверх атласного подбитого пухом одеяла.
Невзначай коснулся ногой ее ноги и сердито сказал:
– Какие холодные у вас ступни, сударыня!
Золушка торопливо поджала колени и спрятала под себя ладони, потому что у нее и руки заледенели от волнения.
Принц покосился на распущенные волосы Золушки, на ее грудь, которая быстро поднималась и опускалась, и хмыкнул:
– Ах, кабы здесь вдруг оказался ваш сынок! Каково было бы ему увидеть нас вдвоем в постели?
Золушка повернулась к нему недоуменно: какой еще сынок, да нет у нее никакого сынка, у шестнадцатилетней-то девушки! И тотчас жарко покраснела, поняв, кого принц имеет в виду. Сынком она шутливо называла камер-лакея принца, молодого красавца по имени Андрей Чернышев. А он называл ее матушкой, как и положено