гнезда, приклеенные к скале.
Завернутые в меховые тулупы эйгуры, почти неразличимые по внешности и возрасту, копошились вокруг экспедиции, помогали нести вьюки, ружья, провизии. Уставшие путешественники молчали, слышен только был, как и всегда, звонкий голос Рицкого, улыбающегося румяного брюнета, похожего на основательно погрузневшего Лермонтова. Ефремов, кругловатый, сутулый, плотно завернутый в плащ, с нахлобученным на шею капюшоном, тащил свой тюк сам, без помощи эйгура, не доверяя также и оружие. Потехин устало ругался и подгонял угодливо улыбающихся аборигенов. Усатый Никитенко, по-военному молодцевато-подтянутый, зычным командирским басом распоряжался уже об ужине.
Низкорослый кривоногий охотник подошел к Головину вплотную, блеснул щелочками глаз и растянул рот в щербатой улыбке.
– Здравствуй, командир, – сказал он, – Проводник ждет вас. Еще утром ждали вас… Проводник хороший, опытный. В прошлом году также экспедиция шла – довольны были. Но только до верхнего ущелья дойдет с вами. Там – деревня, другого проводника возьмите. Наши здешние дальше верхнего ущелья не ходят. Прошлый год тоже экспедиция была – хотели с нашими до вершины идти. Но наши не ходят.
– Погоди, – устало сказал Головин, – Знаю, слышал. После поговорим.
Он положил руку на плечо старика, слегка пожал, отпустил и неторопливо зашагал вслед за Ефремовым и Потехиным к ближайшему домику.
В лощине клубился туман. Холодный предгорный воздух обжигал гортань, забирался под воротник, заставлял укутывать шею и лицо. Снег лежал на террасах горы белой чистейшей скатертью. Ниже, к деревне, и между домами, и посредине того, что можно было назвать улицей, тут и там белели клочки этой скатерти, но основная масса снега была густо перемешана с бурой глинистой грязью. Солнце не пробивалось сквозь тучи.
Эйгуры стояли на порогах домов, приветливо улыбались, даже слегка кланялись. В нищей, удаленной на десятки километров от ближайшего города деревне, те небольшие деньги, которые платили местным жителям геологи, географы и прочий путешествующий научный люд, были существенным подспорьем. Из-за денег, как считал циник Барсуков, или в силу природного добродушия и гостеприимства, как убежден был Головин, эйгуры экспедиции всегда ждали, принимали хорошо, обеспечивали ночлегом и горящей едой, заботились и старались не беспокоить без необходимости.
С проводниками на вершину было сложнее.
Прекрасно зная окрестные места, все предгорья и склоны Кар-Дага, охотясь здесь всю жизнь, часто ночуя даже под открытым небом на высоте полутора или двух километров, эйгуры никогда – это известно было точно – не бывали на вершине.
Более того, по непонятным причинам ни охотники, ни проводники никогда не поднимались выше так называемого Черного ущелья, глубокого узкого оврага примерно в километре от пика горы.
Никаких очевидных предпосылок для этого не было. Выяснить причину, по которой аборигены отказывались всходить на вершину, у них самих было невозможно. Это Головин точно знал из общения