ступеньки, да разбегающееся во все стороны пространство. Пахло чем-то цветочным со сладковатыми неясными нотами, и с каждым шагом аромат набирал силу и становился нестерпимо пряным. Навязчивость всегда ведет за собой отторжение. Но долго терпеть не пришлось, проводник сменился в центре необъятной и полупустой гостиной, где к стеклу добавилось немного дерева, выкрашенного в холодные тона коричневого, и пара кушеток. Дальше ее повел звук, отголоски джазовой импровизации лились сверху, указывая на лестницу на второй этаж.
– Анна.
Она успела позабыть о Стасе. Пришлось вспоминать и оборачиваться, ловить внимательный взгляд, в котором он пытался скрыть что-то очень похожее на жалость. Или ей мерещилось? Мало света, еще меньше маяков.
– К черту, – неожиданно произнес Стас и качнул головой, отговаривая от затеи.
– Я хотела, чтобы ты уехал, помнишь?
– Помню, это было полчаса назад.
Его взгляд скользнул над ее плечом и заострился, найдя другую цель. А потом стукнули каблуки, острый звонкий звук разбежался эхом по пространству и наложил на собранный пазл толстую рамку. Обрамление или, пожалуй, последний штрих, чертов автограф на память…
Анна оглянулась и увидела молодую девушку, которая замерла в арке, что выводила к той же лестнице. Она с напряжением смотрела на них со Стасом и, кажется, ждала, что ей что-то скажут или объяснят. Но Анна молчала и могла лишь отмечать детали. Ее пышное каре и яркий вечерний макияж, спортивное тело, туго стянутое черным мини, и верх, который блестел серебряными заклепками. И еще нетронутая бутылка скотча, зажатая в ладони.
– Она, да? – спросила Анна.
Поколебавшись, Стас коротко кивнул.
– Как ее зовут?
– Мариса. Что-то такое…
Пусть будет Мариса. Уже есть, вернее.
– Стас, увези ее.
Анна направилась к лестнице, хотя глубоко внутри зашумел голос, который вторил Стасу. К черту. Да, Анна, к черту! Но она боялась сбиться, как в дебрях рефлексии, начинаешь анализировать и не можешь понять, то ли жалеешь себя, то ли несправедливо коришь. Ступеньки поплыли вверх, мягкие волны прилива выше и выше, там-то точно больше света и есть маяки. Должны быть, ведь они были, еще утром они были, она знала его и чувствовала. Думала, что читает. Пусть не как открытую книгу, но хотя бы заглавные буквы и само ощущение почерка, родные размашистые штрихи. Такое не уходит вдруг, не перечеркивается судорожным поступком или даже их чередой.
Второй этаж оказался меньше, здесь все же очертили спальни, хотя главный зал успешно спорил за метраж и уводил к длинному балкону с прозрачным ограждением. Там ожидался красивый вид и мягкий бриз с моря. В иной день наверняка.
Полумрак позволил разглядеть белоснежные диваны в центре и незажженный камин с широкой мраморной полкой, над ним же нависала подвешенная колонка. И их точно было несколько, потому что звук лился со всех сторон и окутывал, приглушая внутренние голоса и заодно эмоции. Здесь будто бы забыли завести привычный