голову. Я слабо отмахнулась – не помогло. Тогда пришлось открыть глаза.
Надо мною склонилось красное и опухшее, как это бывает у сильно пьющих людей, лицо незнакомой женщины. Ну, наверное женщины, поскольку губы были ярко накрашены – незнакомка пыталась выдернуть из-под моей головы мою же меховую накидку. Бархатную, отороченную соболем накидку, которую совсем еще недавно Женя заботливо надевал на мои плечи. Я не успела ни подумать, ни испугаться – резко выбросила руку, перехватив ее запястье. И сжала, добившись, чтобы она отпустила мех. Отыскала заплывшие глаза:
– Пошла вон, – прозвучало гораздо грубее, чем я рассчитывала.
– Вякать будешь, подстилка фраерская? – осклабилась в ответ девка.
Я едва успела отшатнуться, чтобы желтые ногти не разодрали мне щеку. Дернула захваченную кисть, провернув в суставе. Надавила на локоть, выворачивая руку так, что девка взвыла. Точь-в-точь как обещал Женя.
Правда, он не предупредил, какой водопад obscénitésenrusse1 обрушится на меня вместе с воем. Я-то прежде думала, что это наша madame в Смольном сквернословит неподобающим женщине образом. И только тогда растерялась.
– Фимка, кончай голосить, – шикнула откуда-то вторая, которую я еще не видела.
– А чего она дерется! – заскулила Фимка. Но когда я чуть ослабила хватку, с готовностью метнулась к стене, растирая запястье. – Сучка бешеная. Я те покажу еще…
– Умолкни, тебе сказано! – Вторая уже повысила голос, и Фимка обиженно заткнулась.
А я только теперь осмотрелась. Это была тюремная камера – никогда не бывала в них прежде, но в месте своего пребывания не сомневалась. Узкая, с обшарпанными каменными стенами и тусклым зарешеченным окном под самым потолком. Кроме меня еще три женщины, все как одна пропитые и хмуро на меня глядящие. Только теперь я испугалась по-настоящему. Захотелось сжаться в комок, забиться в самый дальний угол и расплакаться от жалости к себе. Но я сидела не шелохнувшись, потому как понимала – стоит лишь показать им слабину…
И меня мутило все сильнее с каждой минутой, а шум в голове и не думал угасать.
Одна из женщин – та, что приструнила Фимку – подсела ближе, с жадностью меня рассматривая. Она была пожилой, с грязными неприбранными волосами и колючим, проницательным взглядом. Я не верила, что заведу здесь подруг, так что мне хотелось и от нее держаться подальше.
– Тебя за что сюда, красавица? – спросила, наконец, она. И сама же предположила: – Говорят, девку какую-т пристрелила за то, что она с супружником твоим куролесила. Правда, аль нет?
Я метнула в нее резкий взгляд.
– Кто так говорит?
– Да так… люди, – она улыбнулась, глядя на меня еще въедливей.
А я еще более убедилась, что доверять в подобном месте нельзя никому. Тем же, кто в друзья набивается – прежде всего. Ответила я ей, впрочем, вполне дружелюбно:
– Лгут те люди, бабушка. Ошибка это. Обознались.
Она цокнула языком и развеселилась:
– Хых, у нас все так говорят. Звать-то тебя как?
– Положим, что Марусей, – ответила я, давая понять, что мне все равно, поверит она или нет.
Старуха ухмыльнулась. Похоже было, что имя мое она прекрасно знала и так.
– Гордая ты шибко, – сказала она, буровя меня взглядом. – И норовистая. Кича2таких не любит. Маруся.
Но хоть отцепилась, и то слава богу.
А я еще раз хмуро оглядела камеру. Разговор наш, безусловно, слышали, и я подумала, что, может, и неплохо, ежели эти благородные девы теперь знают, что я вполне способна кого-то застрелить.
О них я решила более не думать. Руками, без зеркала, нащупала, что творится с моими волосами, и принялась торопливо переплетать их в косу. Когда Женя придет за мною, я должна выглядеть хоть сколько-нибудь прилично.
Я знала, что он придет еще не скоро.
И догадывалась, что он даже не подозревает о том, где я нынче.
Да что там – я и сама понятия не имела, где мой муж.
Но знала, что он не оставит меня ни за что на свете. Не оставит, даже когда ему доложат обо всем, что я натворила…
Глава первая
…несколькими неделями ранее
Гость не вовремя хуже татарина, гость же в медовый месяц хуже чёрта рогатого. (А. Чехов «Драма на охоте»)
Самые счастливые дни имеют обыкновение пролетать, как один вздох – коротко и невнятно. После не можешь вспомнить ничего примечательного, только ощущение абсолютного, бесконечного счастья, в котором хотелось задержаться, зажмурившись и перестав дышать, – лишь бы его не спугнуть. Таким было для меня лето 1885 года, когда я только-только вышла замуж и стала вдруг величаться madame Ильицкой.
Мы с мужем наняли дом в деревне под Тихвином и намеревались провести медовый месяц, наслаждаясь обществом друг друга. Даже с ближайшими соседями не спешили сводить знакомство, предпочтя веселым вечерам