ее были движениями молодой пумы. Она улыбнулась, и малиновая заря мгновенно обозначилась на горизонте.
Красавица подошла к нашей сомнительной троице, оглядела меня самым внимательным образом с головы до ног и пропела:
– Вот вы какой…
– Он благородный рыцарь по имени Тристан! Я ему про попа Уильяма рассказал.
– Да-да, – с готовностью подтвердил Шаддаи, – очень воспитанный молодой человек, только жадный, – ничего у меня не купил…
Мулатка рассмеялась.
– Вижу вашу растерянность, славный Тристан, и вполне ее разделяю. Признаюсь, порой у меня самой от них голова кругом идет. Крис, кстати сказать, уже третий час на солнцепеке, так что все его разглагольствования по поводу бессмертной и неделимой стоят не больше, чем болтовня старого Уильяма. Дело же заключается вот в чем…
– Да-да, вот именно, в чем же заключается дело? – очень хотелось бы зна-а…
Обезьянка легко соскочила на бетон и на гласной «а» вложила в рот неугомонной голове крупный грецкий орех.
– Спасибо, Сюзанна, – с веселым смехом сказала красавица и повернулась ко мне:
– А вам, милый Тристан, вам хотелось бы зна-а?
– Вне всяких сомнений, – поспешил вмешаться Шаддаи. – Наш молодой друг производит впечатление человека в высшей степени неравнодушного к насущным проблемам дня.
– В самом деле? Очень приятно слышать. Так вот, речь пойдет о душе. Для любого философа…
– Он рыцарь, мадонна, а не философ, – напомнил Шаддаи. – Его призвание разить мечом в гуще кровавой сечи, а краткую минуту мира сжигать в огне поэтического экстаза, где-нибудь под сенью столетнего дуба или в благоуханных покоях прелестницы.
– Вот как – лицо «мадонны» изобразило приятное удивление. – Вы, оказывается, еще и поэт?
Раздался удар гонга. Неожиданный звук был произведен орехом, который, описав в воздухе маленькую дугу, шлепнулся в блюдо с монетками и прочей ерундой.
– Еще бы он не поэт! – вскричала в крайней ажитации голова, обретая после долгих усилий дар речи. – Он тут мне такое!.. Такого!.. Ну, не ломайся, Тристанчик, ну, я тебя прошу!.. Все же свои. Как это там у тебя, – голова наморщила лоб и смежила глаза:
Ветка сирени упала на грудь,
Милая Клава, меня не забудь!..
Крепко сказано, точно в самое яблочко, именно – «ветка сирени», именно – «на грудь»! Куда там божественному Данту!
– Мы, кажется, несколько отклонились, – мягко сказала темнокожая мадонна.
– Не по легкомыслию! – воскликнула голова. – Не по легкомыслию, но ради мгновенья восторга!.. Ах, все-таки чудо как хорошо:
Ветка сирени упала на грудь…
– Красивые стихи, – задумчиво согласилась мулатка, – только грустные очень… А кто эта Клава?
– Мадонна! – укоризненно произнес Шаддаи.
– Простите, рыцарь, мое любопытство… Впрочем, я думаю, что Клава – некий собирательный образ, ничего особенно личного, просто красивая аллегория, ведь правильно? Я немного знаю поэтов,