о той поры,
Пока часы не отсчитают боем десять,
Никто на улицу не ступит ни ногой
Из всех домашних, хоть в салоне тесном
Сидеть не хочется, и скучно в игровой
Нянькам и детям. Чай накроют в полдень,
И вот тогда когда в саду поставят стол,
Все разбредутся по тропинкам и скамейкам как угодно,
Так как захочется и с кем. Словно престол
Вынесут кресло деда, он в тени кимарит,
Маменька разливает в чашки сладкий чай,
Отец читает "ведомости", изредка кивает
В ответ на новость, а порою невзначай
Даже нахмурится, хотя он благодушный,
С мягкой улыбкою под рыжей бородой,
Немногословный и спокойный, каплю простодушный,
И против маменьки уже почти седой.
Сосед приедет к ним – Иван Петрович,
Спокойный, статный, но уже вдовец,
Хоть и не стар еще, но разделяет брови
Его морщинка горести. Отец
Его считает женихом достойным,
Он состоятелен, порядочен, не скуп.
Немногословный и внимательный, пристойный
Имеет вид и твердый голос, и не глуп.
Чего желать еще? Мужчина как мужчина.
Маменька с папенькой живут же ведь в любви,
Пусть и женились по известной всем причине…
Их даже батюшка на брак благословил.
Свадьбу на август отнесли – так будет лучше,
И зной сойдет, и подоспеет урожай,
Всего два месяца и быть уже замужней,
Покинуть дом родной и маменьку. Дрожать
При этих мыслях начитают руки,
И от волнения трепещет все внутри.
Отбросит книгу прочь. Читать – такая скука,
Когда неведенья пожар в душе горит!
Окинет взглядом сонный парк, ступит несмело
В попытке тщетной скрыться средь деревьев и кустов,
И тут же голос маменьки:
– Хотели б вы вместе в Машей прогуляться? –
Иван Петрович, как всегда на то готов…
Подойдет ближе, искупая в своем взгляде,
Рукою твердою возьмет под локоток,
И зашагают по аллее они рядом,
Как и хотелось ей в тайне. Тонкий росток
Первой влюбленности раскроет листья солнцу,
Выше потянется, дрожа и трепеща
Под летним ветром переменным к незнакомцу
Еще по сути, что решил их навещать
Совсем недавно – но уже был принят
В семью и в дом и стал для них почти своим…
А ей мечталось в то, что он ее обнимет,
Или рукой коснется, что дозволено двоим
Наедине оставленным, но он был непреклонен,
Излишне сдержан или может просто сух?
Вовсе не робок, не труслив он и не скромен.
Еще неделя и сорвется белый пух
С рощи за домом, покрывая будто снегом
Сочную зелень разраставшейся травы
Душа и мучая, и дом станет ковчегом
На это время. Дни июня таковы.
-Дурные вести. – Отложил отец газету.
Маменька робко протянула ему чай,
Но не спросила о причине, а ждала молча ответа.
– Ты помнишь, Аннушка, Олега Ильича?
– Соседа нашего? – Она взяла баранку
И, отломив кусочек, положила в рот.
– Того что в юности женился на служанке?
– Не на служанке, душенька, на гувернантке.
– И?
– Так вот. Скончался давеча. Писали в некрологе.-
Перекрестилась трижды.
– Жаль, ведь молодой…
Царство небесное. Всем нам туда дорога. –
Отец кивнул согласно. Дальше чередой
Пошла беседа – снова книги, мысли.
Иван Петрович и отец пили ликер
Вишневый, все в политике и числах
И в их значении. Сосед в прошлом майор,
Отцу по нраву был, прошел войну, был ранен,
И для общения им тем нашлось с лихвой,
И эти темы обсуждались неустанно –
Одно и тоже каждый раз, что под листвой
Белой березы в парке, в кресле у камина
Или на ужине в кругу близких друзей,
Всегда спокойный, а отец цвета кармина,
В тон бороде. Жених, словно злодей,
Его изводит равнодушием ли? Силой
Ума