заставляли молодых целоваться, сами лезли к ним – слюняво целовали их, заставляли молодых друг друга называть по имени и отчеству. Снова выпивали, пели, плясали, дурачились. Вздурившись от выпитой не в меру крепкой и мутной (от барды) самогонки, бабы развеселились вовсю.
– Ты что пьешь, а не закусываешь? – спросил сосед по лавке, Митьку Кочеврягина, участвовавшего здесь на пиру в качестве дальнего родственника гостя.
– Чай, я не играть сюда пришёл! – наивно ответил Митька.
– Ага, значит, ты сюда заявился, не закуску жрать, а самогонку лопать! – осуждающе заключил сосед, подметив то, что Митька без соблюдения нормы налегает на самогон. И даром не прошло. Под конец пира, совсем одуревший Митька взбаламутил весь пир, очумело размахивая руками, он ошалело и бессвязно орал во всю глотку, норовя ударить скромных, втихомолку сидящих гостей. Широко распялив рот он неистово орал:
– У нашего свата, голова космата, сват космами потрясёт мне в кастрюле поднесёт!
– Сват, а ты влей ему в хайло-то из банного ковша, может задохнётся, – предложил Ивану кто-то из гостей.
– Я не только из банного ковшика, я из кошачьего черепка выпью! – пьяно качаясь слюняво выкрикивая, гордился Митька.
Пьяные гости совсем очумели: барахтаются взаду избы около порога, неудержимо на ногах, как снопы брякаются на пол, как-бы готовясь наперебой занять место рядом с веником.
Глядит и не наглядится, примостившись на печи, обливаясь потом, посторонняя глядетельница Татьяна Оглоблина. Мимо ее взора не прошла ни малейшая подробность прохождения пира, и все выходки гостей попали ей на замечание.
На второй день свадьбы, Татьяне было, о чем поталакать с бабами на озере, во время ходьбы туда за водой с ведрами. И хозяину дома, где проходит свадьба, Ивану Федотову тоже есть о чем вспомянуть прошедший вчерашний день. Упохмеляя мужиков, сошедшихся к нему спозаранку, чтобы подлечить трещащие с похмелья головы, Иван громко глаголил: «Вчерашний день прошёл, для нас как гору с плеч свалили!»
– Ты вон как всех напоил, чуть ли не до усранова! – с похвалой хозяина, отозвался один из опохмеляющихся мужиков.
– А вчерась, гость-то Митка-то чего отчублучил?! – с довольной улыбкой на лице, осведомляя мужиков, проговорил Иван.
– А что?
– Вчера после пира почти что все гости из избы ушли, а он остался. Уж он ломался, ломался, из себя выкобеливая какого-то чумака, а потом подкарячился к порогу и давай сцать в угол, а там пьяный Селион спал, так он чуть ни на его намочил. Пришлось Митьку-то силком выдворить из избы-то, а он упирался как бык перед заколом, но у меня силы хватило: «Я те дам дурь свою выламывать!», – баю ему, да с этими словами как чубыркну его из сеней на волю!
После того, как отгремела длившаяся почти неделю свадьба, отец приступил к Павлу с такими словами: «Ну, парень! Раз женился, теперь остепеняйся, да берись за дело. Скапливай для своего хозяйства средства, скоро Ваньку или тебя от семьи отделим. Отгулялся, хватит за чужой-то спиной прятаться-то,