а. Два рейса задерживались – один по погодным условиям аэропорта прибытия, второй – по не менее туманным техническим причинам, к ним присоединились пассажиры с только что прилетевшего самолета и те, кто их встречал. Аэропорт оказался перенаселен и от переизбытка человеческой массы трещал по всем швам.
Но Анна не хотела ничего этого знать. После многочасового, со многими пересадками, полета, начальной вехой которого была Москва, а конечной – этот город с населением менее трехсот тысяч, она проклинала тот день и час, когда дала согласие на эти гастроли. И при этом была рада тому, что уедет в тьмутаракань, где нет благ цивилизации, к которым она привыкла, и, особенно, старых друзей, одним своим видом напоминавших ей о прошлом, о котором она хотела забыть.
– Дура, – усмехнулась Анна, вспомнив о той своей почти щенячьей радости. – С опилками вместо мозгов.
Она всегда завидовала гусеницам, которые могли закуклиться, уйти в себя, а очнуться уже прекрасными бабочками, и начать новую жизнь, пусть даже недолгую, но яркую. Для нее это было невозможно по разным причинам.
Вместо этого сейчас ей предстояли, и это уже после всех перенесенных мытарств, долгая поездка до гостиницы в центре города, суета обустройства на новом месте, много новых, совершенно ей не нужных и обременительных, знакомств. Но она будет вынуждена смириться и пережить все это, как истинный стоик. И привычно расплатиться за свое смирение ужасной головной болью, которая начала терзать ее еще в самолете и продлится, быть может, несколько дней. А ведь уже через двое суток ей выходить на сцену. И пусть это не сцена великого Малого театра, к которой она привыкла, а всего лишь жалкие подмостки убогого провинциального театрика, но она не может себе позволить играть вполсилы и вполнакала. Однажды, в одном из газетных интервью, ее назвали актрисой, ставшей уже почти легендой еще при своей жизни. Это произвело на нее впечатление. С тех пор каждый спектакль был для нее своеобразным Рубиконом. Выходя на сцену, она сжигала за собой все мосты, а уходя со сцены, могла вслед за Юлием Цезарем гордо произнести: «Veni, vidi, viki». Эта ее способность не щадить себя позволяла ей, скромной гусенице в реальной жизни, превращаться в ослепительную бабочку на сцене, играя так, что после спектакля не оставалось сил ни на что другое. Вне театра она тоже по большей части играла, поскольку не могла жить без внимания и поклонения, но это было уже не то, это была игра ради хлеба насущного, в итоге не приносившая ничего, кроме скуки и разочарования.
Начав с неизбежной головной боли, мысли Анны, как это часто бывало, унесли ее далеко и высоко, и она уже не так болезненно реагировала на окружающую ее удручающую действительность. Она и в самом деле будто «закуклилась», ничего и никого не замечая вокруг. Даже если бы ее сейчас кто-то грубо толкнул или обругал, она и то бы не почувствовала и не услышала этого, проигрывая, а вернее, проживая в уме сцены из спектаклей, в которых она играла или хотела бы сыграть.
Зачарованная игрой воображения, Анна могла бы простоять посреди аэропорта бог весть сколько времени, но ее встречали. Не просто в толпе отыскать маленькую хрупкую женщину, крошечный островок, который захлестывало бурлящее людское море. Но ее лицо, растиражированное десятком кинокартин и миллионами открыток, продаваемых во всех киосках страны, многим казалось знакомым, и потому ищущий взгляд рано или поздно все равно задерживался на нем, повинуясь одному из основных законов человеческой психологии: из хаоса выбирать уже известное и привычное.
– Вы Анна Волгина? – услышала она за своей спиной чей-то сочный голос. И кокон был разрушен. – А я директор местного театра, Алексей Кириллович. Очень, очень вам рады!
Анна оглянулась. Тот, кто окликнул ее столь звучным баритоном, оказался небольшим человечком, пузатым и веселым. Из-за непомерного живота пиджак его был застегнут только на верхнюю пуговицу, а рукава были чрезмерно коротки, и человечек часто одергивал их, чтобы прикрыть густо заросшие волосами запястья. Не требуя подтверждения и избегая излишних формальностей, он выхватил из рук Анна чемодан, подхватил ее под локоть и повел к выходу из здания аэропорта, с большой сноровкой прокладывая себе и ей дорогу сквозь толпу. Анна покорно брела рядом, радуясь от мысли, что с этой минуты с нее снята всякая ответственность и можно, наконец, забыться и предаться воспоминаниям, о которых она хотела бы забыть.
Внезапно Анна почувствовала приближение того полубессознательного состояния, в котором пребывала весь последний год, и это испугало ее. Потому что ради спасения от него она и бросилась очертя голову в эту авантюру, прочь от дома, привычного и любимого образа жизни, из тепла и милого сумрака в холод неизвестности, на слабо мерцающий вдали огонек надежды. Но, видимо, напрасно все это, подумала она с тоской, и ей никуда не уйти, не скрыться от самой себя…
Они вышли из аэропорта на привокзальную площадь. Солнце припекало, но это было даже приятно после многочасовой душной прохлады салона самолета. Алексей Кириллович кому-то помахал рукой. К ним подошел высокий мужчина в светлом костюме и широкополой ковбойской шляпе.
– Ваш партнер по спектаклю, прошу любить и жаловать, – веселый пузатый человечек жизнерадостно вводил Анну в новый мир. –