ном заводе, чтобы хоть как-то держать семью на плаву, он брал себе дополнительную работу, перевыполнял план и задерживался даже тогда, когда это было совсем и не нужно. Бывали дни, когда Джон работал по шестнадцать часов в сутки и, приходя домой, сразу же засыпал. Его единственной радостью после работы была баночка пива, он хранил их в морозильнике, чтобы хоть как-то остудить свой вечер после кучи горячего металла. Пшш…
– Ах, этот звук так сладок, – говорил Джон, открывая банку пива.
И садился в свое старое, протертое со всех сторон, но большое красное, как трон императора, кресло. Делал глоток сладкого пива, включал телевизор и тут же засыпал. Его страсть к телепередачам была безгранична, но вот только лишь звуки во сне он мог слышать, так как всегда засыпал при просмотре. Он никогда не переключал канал дальше первого и всегда запрещал трогать пульт. Я очень хорошо помню эту леди из программы «Интересное и Смелое», потому что я всегда садился рядом с ним и смотрел, смотрел, чтобы хоть когда-то побыть с папой, несмотря на то, что он спал.
Он говорил мне: «Гэри, не смотри на меня, бери все в свои руки, когда-то я сделал ошибку, бросив учебу, но тебе этого сделать не дам».
Мой мозг, на тот момент еще шестилетнего мальчика, не понимал, о какой учебе говорит папа и что не надо делать, но я знал, что он желал мне только лучшего. В тот вечер я сидел рядом с ним, в комнате витал запах пива, светился тусклый экран телевизора, а на полу лежал старый ковер. Я думал, а что если взять пульт, переключить, там же идет что-то интересное. Моё детское сознание не давало покоя, а рука тянулась к пульту. И в этот знаменательный вечер я решился переключить канал, взяв пульт отца. Смотря на него, как будто на сокровище, я стал давить на кнопки, но отец так и продолжал спать, заглушая храпом звук телевизора. Вдруг отец шевельнулся, и я, успев нажать еще один раз, быстро положил пульт на стол и, будто бы ничего не произошло, продолжил смотреть телевизор. В тот момент я попал на спортивный канал. Более зрелищного на тот момент вида спорта я не видал. Толпа, которую показывали камеры со всех сторон, эта энергия и вибрация от неё. Хлоп, хлоп, хлоп… Был слышен каждый хлопок, он был как один. Музыка, которую издавали их рты, пронизывала до глубины сердца в каждом её слове.
Несмотря на то, что я видел это по телевизору, я как будто бы ощущал всю вибрацию стадиона. Фейерверки, мишура, тысячи прожекторов и такая же куча объективов камер. И это все зажигало огонь внутри меня, я был готов хоть сейчас взлететь на ракете, чтобы оказаться там. И вдруг все затихло, свет погас, и лишь шепот был слышен сквозь темноту. Умиротворение, именно это я ощущал в тот момент, будучи еще совсем мальчуганом. Рассуждая на тему взросления, я бы всю жизнь выбрал быть ребенком. Состояние защищенности, заботы и вседозволенности было самое лучшее. Пах… Вспыхнул огонь. Пах… И снова, и снова, это был человек, который выпускал из своего рта языки пламени. Огонь забавлял меня, как бы вызывая на бой с собой. Мне всегда нравилось смотреть на него, в нём я видел страсть, рвение, безграничную силу. Пах… И снова огонь. Заиграла музыка, и свет всех прожекторов устремился лишь в одну точку. «Что же там будет, – думал я. – Может, лев», – рассуждал, исходя из последнего похода в цирк. Нет, это был он. Человек с большой буквы, он появился из темноты в красно-синем халате с капюшоном. На тот момент я еще не понимал, зачем этот взрослый дяденька вышел в домашнем халате, но мне было так интересно, что я не придавал этому значение. Он сделал уверенно шаг вперед, а затем еще один, и еще и уже взбирался по лестнице на какой-то подиум, перелезая через толстые веревки, натянутые вокруг этого подиума. Что это могло быть – я не знал. И снова резко погас свет, на стадионе затаилась тишина. Тишина была настолько глубока, что я подумал, телевизор выключился, и уже потянулся за пультом, как резко свет фонарей устремился в другую сторону. «Фух, – подумал я, – хорошо, что не выключился». Это был человек невысокого роста, в красном халате, и на его голову тоже был накинут капюшон. Зачем они ходят в домашних халатах? Что за борьба у них, может, они соревнуются, кто быстрее помоет этот подиум, а где же ведра? Но тогда им не превзойти мою маму по уборке, она бы им показала, как надо командовать.
Вдруг этот мужик резко подбежал к подиуму и словно взлетел на эти толстенные веревки. На середину вышел мужчина средних лет, одетый в строгий черный костюм, в руках его был микрофон, и громко, выразительно и почти ясно он стал что-то очень быстро проговаривать. Его мне было не понять, но я отчетливо услышал последнюю фразу, это было имя – Клаус Макфил. До двух ночи я смотрел, как двигались двое: кому-то это может показаться просто избиением, но я увидел в этом искусство. Движения, описывающие четкие линии, каждый нырок, уклон, напоминающие боевой танец двух господ. Эта скорость, как будто колибри машет своими крылышками. Движения, словно бабочка порхает на подиуме. Момент, который навсегда останется внутри меня. И бах… Рухнул на настил. Какой-то мужчина, одетый в белую рубашку, все время кружился вокруг них, так и не вступая в бой, он резко подбежал и начал показывать пальцы один за другим, при этом что-то проговаривая. Это был счет, но зачем такому взрослому дяде было считать на пальцах, будто за свои года он до сих пор не умел считать. Потом он скрестил руки, и на подиум резко кинулось огромное количество людей,