с намеками о премии и с завистью к тем, которые горят по ночам.
Но все это не касалось следствия.
– В троллейбусе вы тоже ни с кем не знакомились?
– Совершенно ни с кем.
– А у вас в городе знакомых нет?
– Кроме дяди, абсолютно никого.
– И вы никуда ни к кому не заходили?
– Прямо из аэропорта к дяде.
– А как узнали про телеграмму и деньги?
– Мама сначала выслала сто рублей, а потом позвонила дяде. Стала его упрекать, почему он не дал денег.
– А если бы от вашего имени попросили двести рублей? – просто так поинтересовался Рябинин.
– Конечно бы прислали… Разве дело в деньгах? – слегка брезгливо спросила Кузнецова.
– А в чем? – вздохнул он.
И вспомнил, как на первом курсе, еще до перехода на заочное отделение, устроился на полставки истопником. Таскал до пятого этажа связки дров, огромные, как тюки с хлопком. Вспомнил, как однажды всю ночь разгружал вагоны с картошкой, носил какие-то шпалы, а потом широченные ящики и был похож на муравья, который поднимает груз больше своего собственного веса.
– Ну а эта Васина Мария Владимировна вам знакома?
– Впервые узнала о такой из телеграммы.
– Как же так? Никто вас не знает, ни с кем вы не знакомились, адреса домашнего никому не давали… Но кто-то его здесь знает…
– Я и сама не понимаю, – сказала она и пожала плечами. – Но вы-то должны знать.
Вот оно, мелькнуло то, что Рябинин угадывал давно и все думал, почему оно не проявляется, – барственная привычка потребителя, которому должен весь мир.
– Я-то должен. Но я не знаю.
– Как же так? – подозрительно спросила она. – У вас должны быть разные способы.
– Способы у нас разные, это верно. А вот кто украл ваши деньги, я пока не знаю. А вы все знаете?
– У меня высшее образование, – опять пожала она плечами. – Мои знания на уровне современной науки.
– Скажите, – вдруг спросил Рябинин, – у вас было в жизни… какое-нибудь горе?
Она помолчала, вспоминая его, как будто горе надо вспоминать, а не сидит оно в памяти вечно. Кузнецова хотела ответить на этот вопрос – думала, что следователь тонко подбирается к преступнику.
– Нет, мне же всего двадцать три.
– Жаль, – сказал Рябинин.
Видимо, она не поняла: жаль, что ей двадцать три, или жаль, что не было горя. Поэтому промолчала. Нельзя, конечно, желать ребенку трудностей, юноше – беды, а взрослому горя. Рябинин твердо знал, что безоблачное детство, беспечная юность и безбедная жизнь рождают облегченных людей, будто склеенных из картона, с затвердевшими сморщенными сердцами. Но желать горя нельзя.
– Я разочаровалась в следователях, – вдруг сообщила она.
– Это почему же?
– Отсталые люди.
– Это почему ж? – еще раз спросил Рябинин.
– Не подумайте, я не про вас.
– Да уж чего там, – буркнул он.
– На заводе, где я в командировке, читал лекцию ваш следователь. Такая седая, знаете?
– Демидова.
– Вот-вот,