очень переживал разлад с Николаем Алексеевичем, видно, понимая, что это наносит урон им обоим, а, возможно, и, чувствуя какую-то свою вину. В дальнейшем я никогда не слышал от него негативных высказываний в адрес Никифорова. Зато Николай Алексеевич всегда говорил о нём с обидой. А однажды, когда мы с ним обсуждали темы возможных выставок, и я предложил провести выставку книжных знаков Бучнева, ведь это самый сильный тамбовский график, то Никифоров обиженно заявил, что такая выставка может прекратить нашу дружбу.
Алексей Фёдорович относился ко мне с большой теплотой. Немалую роль в этом, полагаю, сыграли годы нашей совместной учёбы в художественной школе. Мы с ним во многом похожи. Он тоже тамбовчанин, потомок тамбовских крестьян, некогда переехавших в наш город. И мне было обидно, что конфликт коллекционеров разводил нас в разные стороны. Ведь, кроме совместной учёбы и увлечений, мы с этим талантливым художником ещё и жили в одном доме на Советской, 7 «а». И не только в одном доме, но даже и в одном подъезде, он на первом этаже, а я на пятом. В 1967 году я подарил ему книжный знак, изготовленный мною в технике цинкографии. Подарок, видно, понравился, и он в 1968 году в ответ подарил экслибрис мне, награвировав его на дереве.
Думаю, не случайно друзья Бучнева, скульптор Малофеев и артист Борнашов, относились ко мне так тепло. Малофеев, у которого была своя «Волга», видя меня идущим, останавливался, предлагая подвести (я же любил и люблю пешие прогулки). А Борнашов при встречах обязательно вручал приглашения на вечера клуба творческих работников или билеты в театр (второе мне, не скрою, нравилось больше).
Экслибрис не был главной страстью Николая Алексеевича. В этом, вероятно, немалую роль сыграла обида за ненужную внутриусобную борьбу. Жаль, не будь этой борьбы, Никифоров поднял бы известность тамбовского экслибриса ещё выше. Ведь именно благодаря деятельности Никифорова Тамбов прочно завоевал место одного из центров возрождения отечественного экслибриса. Говоря о современном книжном знаке, исследователи 60-х годов неизменно отмечали среди пяти, а то и трёх городов, наиболее активных в области экслибриса, и наш Тамбов.
Я же тем временем, уже располагая небольшой коллекцией экслибрисов подаренных мне Николаем Алексеевичем, и, часто бывая у него дома, посмотрев его собрание этих графических миниатюр, всё больше втягивался в интереснейший мир экслибриса. А он, видя, что я рисую, считая меня художником, что льстило моему самолюбию, предлагал и мне попробовать силы в создании экслибрисов. И, в конце концов, я решился. Немалую роль тут сыграло то, что на моих глазах Никифоров, почти не умея рисовать, тем не менее, брался делать экслибрисы.
Рисовал он чёрным фломастером. Его композиции не отличались особым изяществом, а шрифт был даже хуже моего. Но полиграфическое воспроизводство рисунка имеет одну любопытнейшую особенность. Тонкие великолепные рисунки графиков, стремящихся к изящности, из-за несовершенства типографской технологии теряют часть наиболее тонких штрихов, изменяясь