доктор Уайетт, – сказала Джинни Кауфман.
Высокий темноволосый мужчина занял свое обычное место в самом конце барной стойки.
– Привет, – ответил он, как всегда, сдержанно, но сегодня Джинни уловила в его голосе какую-то нервозность.
Доктор Роберт Уайетт вообще был сдержанным человеком, что до некоторой степени объяснялось повышенным вниманием, которым он всегда был окружен. Его семья владела «Уайетт медикал индастриз», а сам он входил в пятерку самых желанных холостяков Чикаго, и вовсе не благодаря состоянию своей семьи. Но небеса не ограничили список своих благодеяний красотой и богатством и сделали его еще и гениальным детским кардиохирургом.
Словом, этот человек был слишком хорош, чтобы быть настоящим, и Джинни терпеливо ждала, когда из-под безупречной оболочки выглянет его коварная сущность, ну или хоть какой-нибудь маленький изъян.
В баре «Трентон» хватало богатых и красивых завсегдатаев, которые при этом были, на взгляд Джинни, полными придурками.
Но про доктора Уайетта она такого сказать не могла.
Да, он был очень сдержанным, холодным, бесстрастным, раздражающе требовательным и маниакально педантичным, иногда резким. Но, насколько понимала Джинни, именно эти качества и сделали его гениальным хирургом.
Он приходил в бар пять раз в неделю ровно в восемь, садился на одно и то же место, одергивал манжеты рубашки так, чтобы они выглядывали из-под рукавов пиджака ровно на два сантиметра (он делал это до странности часто), и заказывал один и тот же коктейль. Он всегда оставлял Джин-ни сто долларов, и всегда – двадцатидолларовыми купюрами, которые клал на стойку неправдоподобно ровной стопкой. Он никогда не заговаривал ни с кем из гостей или обслуги и никогда не откликался, если заговаривали с ним.
Прежде чем он успел одернуть свои манжеты, Джинни поставила перед ним коктейльную рюмку с «Манхэттеном».
Уже три года пять раз в неделю она делала для него этот коктейль. В него входил второй по цене ржаной виски (только потому, что самый дорогой нравился доктору Уайетту меньше), вермут, который Джинни заказывала из Италии исключительно для него, и пара капель биттера[1] ценою сто долларов за бутылку. Все это она смешивала в точной пропорции и подавала с тонкой спиралью лимонной кожуры. Чтобы прийти к этому идеальному для доктора Уайетта рецепту, ей понадобилось почти восемь месяцев экспериментов с марками алкоголя и пропорциями.
Но это того стоило.
Каждый раз, когда он делал первый глоток ее «Манхэттена», Джинни затаивала дыхание. Доктор Роберт Уайетт никогда не проявлял эмоций, не старался казаться милым. Но когда он делал первый глоток ее коктейля, а потом ставил рюмку на стойку…
Он улыбался.
Правда, сторонний наблюдатель вряд ли счел бы это улыбкой – это было всего лишь легкое подрагивание углов рта. Но она знала его достаточно хорошо, чтобы понимать: едва заметный изгиб губ и искорки тепла в ледяных голубых глазах означали то же, как если бы обычный человек прыгал и вопил от радости.
Доктор Уайетт поднял на нее глаза и негромко сказал:
– Отлично.
Джинни чуть в обморок не свалилась от неожиданности – это был первый комплимент за три года, который она от него услышала.
Она с интересом посмотрела на него. У нее было твердое правило: она не спит с клиентами. Но Джинни давно решила, что если когда-либо нарушит его, то именно ради доктора Роберта Уайетта.
К сожалению, он приходил сюда, только чтобы выпить после рабочего дня.
Джинни любила дамские романы, и все эти три года, что доктор Уайетт приходил в «Трентон», она представляла себе, что он благородный герцог, которому наскучили балы, охота и прочие герцогские штучки, поэтому он инкогнито покидает свой замок и, никем не узнанный, ходит по окрестным тавернам. В таких историях всегда была какая-нибудь горничная или даже официантка, которая в конце концов согревала его сердце и открывала ему мир любви.
Джинни улыбнулась этим фантазиям. Она налила скотч парню на другом конце стойки и два бокала вина, которые официант понес на дальний столик, но ее внимание было по-прежнему приковано к доктору Уайетту. Она должна сообщить ему плохую новость – на следующей неделе ее не будет. Она взяла отпуск, чтобы помочь своей сестре Николь, которая вот-вот должна была родить.
У нее никого не было, кроме сестры. Джинни никогда не видела своего отца – он ушел из семьи еще до ее рождения. Мама умерла, когда ей было десять.
Джинни мотнула головой. Не важно, какие ошибки они с Николь совершали в прошлом. Важно то, что теперь они все простили друг другу и готовы еще раз попробовать стать семьей. Они обе искренне надеялись, что Мелисса (так они собирались назвать девочку) научит их тому, чему никто не научил их прежде, – быть семьей. И теперь Джинни готова была ухаживать за сестрой, как та ухаживала за ней, когда их мама умерла, и девочки остались одни на целом свете.
Только теперь, когда ей было двадцать шесть, Джинни могла оценить, скольким Николь тогда пожертвовала ради нее. И теперь Джинни