все захохотали – пытаясь сдерживаться, но от этого еще сильнее, до слез. Матвей Алферов и вовсе хлопал рукой по столу и бормотал: «Вот объяснил! Вот объяснил!». Каменевы и сами – не плакать же теперь всю жизнь – посмеивались.
– А откупиться? – спросил, придя в себя, Фомин. – Давайте я специально для этого деда привезу бочку такой икры, какой он никогда здесь не увидит.
– Ну… – без энтузиазма пожал плечами Андрей. – Попробовать-то можно. Хотя дед принципиальный… И ведь с рыбой-то он сам что-то напутал! Или конкуренты подослали? Если бы не Сема, мы еще смогли бы ему что-то объяснить. Но теперь, боюсь, война до победного конца. Да и не дед ведь нас дрючить будет – полезут сейчас изо всех щелей с проверками…
– А я всегда говорил, что я не торгаш! – вскинулся Семен (он не мог долго чувствовать себя виноватым). – Я солдат. Равняйсь, смирно, шагом марш! А вот это все – клиент всегда прав, а если не прав, то смотри пункт первый – не для меня.
– Ну так шел бы в школу военруком! – в сердцах сказал Андрей.
– Так военруков нет… – подсказал Фадеев.
– Ну этим, как его… ОБЖ преподавать… – поправился Андрей.
Все опять замолчали. «Какое-то грустное воскресенье получается…» – подумал Филипп. Эта же мысль, видимо, пришла в голову и остальным.
– Кстати, Филя, а как там твоя книжка? – вдруг вспомнил Андрей Каменев.
– Точно! – Семен Каменев был рад, что разговор не о нем. – Из Нобелевского комитета уже звонят?
– Звонят. Но я сбрасываю. Решил: буду как Пастернак – откажусь! – отшутился Филипп (с Семеном надо было как теннисе – мгновенно реагировать на подачу, а то он начинал играть на добивание и его было не остановить). – А книжка – лежит дома штабелем. Продавать-то особо негде. В книжном магазине процент дерут да еще упрятали Бог знает на какую полку. Специально захочешь – не найдешь.
– А ты давай ее к нам в магазин! – сказал вдруг Андрей. – Пока нас не прикрыли, продадим, поможем товарищу.
Филипп пожал плечами – почему нет?
После этого по предложению Фомина выпили за мир во всем мире. Потом Фомин же, при всем своем скептицизме очень чуткий, сказал: «Быть добру». Это был – все знали – старый казачий тост. Выпили и под него. Стало легче. Андрей Каменев вспомнил какую-то историю из чеченского прошлого. Потом Фадеев сказал: «Сейчас я вам сыграю», и спел красиво и грустно, так, как и не ждал никто от человека его внешности.
Когда разъезжались вечером из ресторана, все опять были лучшие друзья, глядели друг на друга нежно и просили если вдруг что, звонить без всякого стеснения…
5
Кулешовка была большая деревня, хоть и не райцентр. В советские времена здесь имелся кинотеатр, а еще кино крутили в клубе при элеваторе. Клуб деревенские мужики – бабам-то было не до клубов – любили больше: приходили сюда вечером и часами катали шары на старом перекосившемся бильярде, под картиной Исаака Бродского «Ленин в Смольном» – той самой, на которой Ленин пишет что-то, сидя за столом, а напротив него – пустое кресло в белом чехле. Папиросный дым