Греции есть все, – сказал Добрыня. – Сам понимаешь – Греция! Но народ там страдает.
– А чего ж он страдает? – удивился розмысл. – Сам говоришь, все у них есть. Тут лыка хорошего на лапти надрать невозможно, все липы попилили, князь сказал, вязы высаживать будем. А какое у вязов лыко! Видимость одна… Так какого лешего они страдают, Добрынюшка?
– Они, понимаешь, недавно от тирании к демократии перешли, – объяснил воин. – Как демократию выбрали, так и страдать начали. Некоторые горячие головы уже кричат: долой демократию, вертай тиранию!
– А в чем разница? – спросил розмысл.
– Понимаешь, тиран все решает сам и не таит этого, – объяснил бранник. – А демократ тоже все решает и делает сам, а объясняет, что поступает в соответствии с волей народной.
– Тогда понятно, – кивнул розмысл. – Кому приятно, если тебя порют и говорят, что делают это за ради Бога и по твоему хотению?!
– Лихое дело, – вздохнул Янгель. – Не тот грек пошел! Не тот!
– Нечего было под римлян ложиться, – сказал вдруг жидовин, который участия в пиршестве не принимал, а все сидел и высчитывал, сидел и высчитывал, так высчитывал, что и сомнений не было – все учтет до последнего грамма. Этот бобра не убьет, в расчетах не ошибется! Ин ведь надо же, все молчал, молчал, а тут вдруг – заговорила Валаамова ослица!
Добрыня неодобрительно глянул в его сторону. Ученые занятия он принимал лишь в опытах, а все прикидывания да приглядывания считал делом несерьезным и недостойным настоящего мужчины. Отец его, боярин в пятом поколении, все в посылах был, дела княжьи в чужих землях улаживал, самое дело сыну бы пойти по родительским стопам, но Добрыня по причине рослости своей в бранники пошел. Уступил настояниям своего кумира Ильи да поддался уговорам друга детства Алеши. В точных науках он сызмальства не силен был, так – пальцы на обеих руках посчитать, конечно, смог бы и на торжище его вряд ли кто-нибудь сумел объегорить, но чтобы так вот – в грамоты цифирь записывать! Добрыне это казалось сродни волшбе и чародейству.
И не Добрыня он был по записи, отец его в землях аглицких был, в честь какого-то тамошнего изрядного героя назвал сына Доберманом, но виданное ли дело, чтобы русский человек иноземным именем назывался? Вот и переиначили имя сына посыльного на русский манер – Добрыней кликать стали.
Посмотрел Добрыня на жидовина, ожидая продолжения, чтобы в порядке спора скулу человеку можно поправить было, по усысе наглой бритой дать, да не дождался. А дождался он очередной чары, которую и осушил в два молодецких глотка.
– Этот-то чего у вас делает? – спросил он розмысла.
Выслушал рассказ о задумке князя, покрутил стриженной под горшок головой.
– Чудит князь Землемил!
– В летописях имя свое желает оставить, – вздохнул Янгель и потянулся к бочонку.
– Князья чудят, холопы головы ломают, – щуря глаз, отозвался розмысл.
– Серьга! Серьга! – оборвал его немец, голосом коря за неосторожное высказывание.
– Да все свои! – фыркнул