гусляр в моем тереме пел…
– Значит, понравились тебе песни Бояна? – с радостным шелестом потер сухие ладошки Николка.
Тьфу ты! Что ни скажешь, все правильно, каждое слово у ката в дело идет. И ровно ничего ты страшного не сказал, а выходит, что оговорил себя с головы до ног, ровно дерьмом из свинарника облился.
– А что ты, Серьга Цесарев, говорил об артельном княжестве? – спросил он. – Зачем незрелые умы смущал, говоря-де: суть артельного княжества во всеобщей работе на благо боярское?
«Знать бы, кто все докладывал! – душа розмысла заныла в тоске по недостижимому. – Знать бы!»
– Катами князя Землемила и присных его именовал? – вновь поднял усталый глаз мучитель его.
Розмысл кивнул.
– Именовал, – с тяжелым вздохом сказал он.
Николка все записал, посыпал написанное песком, аккуратно стряхнул его на пол, любовно оглядел грамотку.
– Хочется узнать, откуда все в приказе известно? – кивнул Николка, откладывая грамотку в сторону. – Дрянные людишки тебя окружали, розмысл. Сидишь, небось, и думаешь, что никому веры нету. Так? Страшно, когда вокруг одни половинки человеческие. А я еще в Новгороде это понял. Одного можно за медные деньги купить, другой уже серебра требует, четвертый на злато облизывается. Есть такие, что за бабу смазливую все отдадут, а иным положения хочется или гордыня заедает. А есть такие, что всем завидуют. Эти из интереса стараются – очень им хочется поглядеть, как ненавистные им люди неприятности примут. К каждому ключик подобрать можно – что к боярину, что к браннику, что к деревенщине стоеросовой. Главное – понять, какой ключик требуется… Так?
– Врешь, – сипло сказал розмысл. – Добрыня не таков. И немец мой на злато и другие прихоти не сменяется!
– Веришь, значит? – непонятно смотрел на него кат, с каким-то нетерпением, словно чем-то поделиться хотел, да все решиться не мог. – Может, и правильно, что веришь. Мог бы я тебя в неведении держать, только после признаний таких тебе из острога не выбраться до конца жизни. Почему ж не поделиться? Может, и ты тогда поймешь, что не только ученые головы зоревые догадки посещают. А, розмысл?
Серьга промолчал, давая кату высказаться. Может, добрее от того станет!
Николка Еж улыбался. Маленький человечек с широкой доброй улыбкой. Глядя на такого, никогда не подумаешь, что он деревянные клинья под ногти бьет, мошонки салом каленым ошпаривает, в уши уксус закапывает.
– Ухо! – крикнул он звонко и пронзительно. Детский голос у ката был, нетвердый такой. – Ухо! Поди ко мне!
Из-за колонны показался карлик. Вот уж имя кому дано не понаслышке: сам махонький, голова большая, а уши и того больше. Урод поклонился кату.
– О чем еще говорили в тереме розмысла в тот самый день? – спросил Николка.
– Бранил розмысл бранника за то, что идею тот себе присвоил. Бранник же ссылался, что все это хитрые задумки боярина Челомбея. Добрыня же рассказал розмыслу, в чем признался боярин Глазищев и в чем его челядь созналась. А розмысл ему сказал, что