ее и всю за ней колонну. Немец попался покладистый и закивал головой, что он все сделает. Я вылез из машины и отправил разведчика за ранеными, передав командиру, что к утру немцев в деревне не будет. Мост и высота заняты.
После того, как машина скрылась в пыли, я, повернув браслет, сделался невидимым. Я подходил к дежурной смене жандармов и усыплял их одного за другим. Оставил только начальника, с которым мы «договорились» о пропуске нашей колонны. Всех спящих я занес в палатку, и стал обладателем трех мотоциклов с пулеметами МГ-34. Собрав оружие спящих немцев в коляску мотоцикла, я срезал у них пуговицы со штанов и забрал ремни и подтяжки. Это теперь не бойцы, со спущенными штанами много не набегаешь. К вечеру показались еще три мотоцикла, это приехала смена. Пока они здоровались с начальником, я тихо им внушал, что они хотят спать: «Идите спать в палатку!». Вскоре этот караул пополнил армию бесштанных спящих жандармов. Значит, остался у меня еще один караул, который сменит их ночью. Надо убирать их раньше.
Я оседлал мотоцикл с оружием, сделался вновь видимым и поехал к своим бойцам на холм. Там разгрузились, и, посадив пограничника за пулемет в коляску, поехали к бывшему сельсовету, над которым теперь развевался немецкий флаг. Возле него стояли еще три мотоцикла и часовой у крыльца. Из распахнутого окна звучали немецкие песни, пьяные выкрики. Я достал из кармана френча какие-то бумаги и направился к часовому с видом, что хочу ему или показать, или спросить. Подойдя, я ребром ладони разбил ему кадык, заглушая любой его выкрик, и, оглянувшись, нет ли проходящих машин, бросил в окно две гранаты. Внутри на миг все стихло, затем крик «Граната!», и грохот двух взрывов. Зайдя внутрь, я увидел только тела фрицев. Затащили с улицы часового, которого, как всегда, уже дорезал пограничник, ну не мог он пройти мимо живого фрица. Кредо у него, что хороший фриц, это мертвый фриц. Как хоть таскал тогда он их в разведке с такой философией? Просто я не знал, что вся семья у него погибла на заставе под бомбежкой в первые дни войны, вот и мстил он за них. За своих родителей, за жену и сынишку он готов зубами рвать горло фашистам. Но даже убивая их, его не отпускала щемящая боль, лишь на миг становилось легче, а потом снова жажда мести толкала его в бой. Смерть его обходила, как бы давая возможность сполна отомстить за родных и близких ему людей, за друзей, сложивших голову там на заставе, за Родину, что вырастила и воспитала его.
– Послушай, Семен! – обратился я к пограничнику. – Давай-ка ты бери мотоцикл и дуй на остров, возьми сколько можешь взять снайперских винтовок, десяток бойцов, кто хорошо стреляет, и возвращайся сюда. Мы же пока начнем минировать дороги. Ну, давай, побыстрее возвращайся! Скоро здесь будет жарко!
– Жарко, это хорошо! Это я люблю! – злобно оскалив зубы, прошипел Семен и резко передернул затвор немецкого автомата, после чего завел мотоцикл и, лихо развернувшись, он попылил в сторону далекого леса.
Я же направился на холм, где заставил уставших за день бойцов