жизнь. Натворив дел в поисках этой самой любви, Наденька, все-таки, стала Надеждой Павловной и вышла замуж за мужчину, способного любить и заботиться по-настоящему.
Поступками, а не на словах.
А став женой и матерью, попыталась однажды в мыслях оправдать поступки матери послеродовой депрессией… Хотя в глубине души давно знала ответ, который и коробил своей простодушной прямотой и грубостью.
Да. Всё было гораздо прозаичней.
Даже до обидного просто.
Наденька никогда не была нужна собственной матери.
Мать ее, Зинаида Сергеевна, в девятнадцать лет полностью запутавшись в собственной жизни, пошла на обыденную женскую подлость, встречавшуюся часто и в сельской, и в городской жизни. Сердце её молодое в ту пору, как водится, выбирало между двумя ухажерами. Сгубил её девство и сердце один, а замуж на вред она собралась за другого.
Гордость девичья и гнев взяли свое.
И как водится, выходила замуж Зинаида уже на первом месяце беременности, но скрыв это знание от всего мира. Знала прекрасно, что жених был старого толка, не потерпит в семье чужого ребёнка – и потому девушка решительно улыбалась, несмотря на внутренний ад и душевное смятение. А перед свадьбой особенно нежна и участлива с ним, мягкая и податливая словно воск.
Разделить впервые ложе вечером её уже не пугало, научили за денежку заречные бабки разным премудростям – для начала нужно было споить Павла Александровича Романова, который хоть и был старше Зины на семь лет, но с женщинами особо не встречался.
Павел не отказывался и выпивал каждую чарку самогона из рук молодой с неподдельной радостью. Особенно нравилось ему вставать, чуть пошатываясь, над столом и под крики «Горько! Горько!» целовать нежные губы Зинаиды, украдкой вдыхать аромат её волос. Чувствовать, что она – его и только его женщина отныне перед всеми. И потому распознать ни сердцем, ни умом, ни телом обман не смог. А если бы и мог, то не захотел – слишком уж любил он супругу свою, ненаглядную Зинушку. Любил и верил, что и он у неё первый и единственный, как мечталось ему еще парнишкой. Хотя ходила одна байка по деревне, уж до того искаженная, что и не знали люди, где правда, а где ложь – будто сто лет назад прабабка его у нечистой силы счастья для себя попросила, а за неё дети расплачивались, не везло никому в семейной жизни.
Но то байка. Время такое было раньше, смутное. Жизнь никак не успокаивалась, война за войной подкосили деревенские крепкие семьи, мало кто свои корни знал. Про прародительницу свою знал Павел. То была сама барыня, Прасковья Леонидовна Пшенникова. Муж был её провинциальный, зажиточный помещик, крепкие кирпичные дома его стояли в городе как музеи, пережив и хозяина, и войны, перейдя к государству. Мать втайне рассказала об этом уже взрослому Павлу и просила молчать, что не пришли и не забрали, не сослали в далекую Сибирь или на Колыму как врага народа. Или ещё хуже, как пришли однажды раскулачивать прадедов по линии