ни ССБ, ни «красных», ни «чёрных» зон, ни президентов, ни правительств, ни закона. Сволочное прошлое, мрачное настоящее и ещё более мрачное будущее. Давай за то, чтобы будущее было лучше прошлого!
Понял или нет Филиппов то, что хотел сказать или недосказал Мякинин, Миша так и не догадался. Но хотел верить, что понял. А не досказал многое: что больно было смотреть, что жируют как раз жулики и беспринципные негодяи, а честные остаются за бортом этой жизни. Недоноски, возросшие из самой низовой браги и в другое время оставшиеся бы на самом дне, упивались своим величием, без всякого снисхождения топча тех, кто находился ниже. Вся эта негласная кастовость, российские кшатрии и брахманы, которую старательно не замечала чернь, пока это её не касалось. Мякинин сосредоточился на воспитании сына, замыслив, чтобы его ребёнок ни в чём не нуждался в будущем.
Филиппов также рассказал о себе кратко, и не потому, что хотел что-то скрыть, просто новые знакомцы никак не могли перейти к главной теме разговора. Рос Виталий в Талнахе под Норильском в семье военного. Потом отца перевели дослуживать на материк, школу Виталий оканчивал уже в подмосковной Заре. Потом армия, потом полтора года в ФСБ в наружном наблюдении, потом через увольнение поступил на службу в нарьянмарский УР. На Север его всегда тянуло…
– На чём я остановился, когда рассказывал про вирус? Ах, да: в густонаселённой Европе, Индии и Китае этот ад начался быстро, у нас и США всё случилось медленнее. Затем вирус исчез, будто выбрал себе достаточно носителей и стал распространяться только через укусы. К примеру, до нас он не дошёл, но ожившие, прибывшие с материка, наделали достаточно себе подобных. Их же клали в больницу, таскали в околоток, они ходили на работу и просто по городу. У нас было чуть более двадцати тысяч населения, оживших сейчас тысяч семь-восемь. Остальные: кто умер, кого сожрали, кого-то убили, кто-то (живой) сбежал. Кроме нашего есть ещё так называемые «очаги сопротивления». Я не знаю, сколько людей осталось вообще. Может быть тысячи четыре вместе с женщинами и детьми, может меньше. У нас здесь семьсот двадцать три человека и в неделю пополняется ещё в среднем на десять. Но всё меньше тех, кто до сих пор отсиживался по квартирам и домам, они либо мертвы, либо уже с кем-то объединились.
– Мы встретили один такой «очаг»: Николаича и какого-то нерусского, – улыбнулся Миша, вспоминая встречу.
– А-а-а! Это Николаич и Тихон, метисом кличут. Мама у него из эвенков, а папа украинец. Они чокнутые, собрались, когда льды сойдут, тикать на катере в Финляндию. Объясняют, что там Европа и по любому такого бардака не допустили. Но лично я сомневаюсь. Перед катастрофой весь цивилизационный лоск слетает.
– А вы? Что будете делать вы? – поинтересовался Мякинин.
– Лично я остаюсь здесь и убеждаю людей также здесь остаться. У нас здесь всё есть. Оружие, пища в тундре и в море, печи сделаем, дрова добудем. Есть мастеровые, охотники, врачи. У нас, представляешь, газ до сих пор идёт, каким образом, я даже не знаю. Связи нет, в том числе и сотовой, спутниковый телефон работает пока, но с кем созваниваться? Лишь бы газ до лета шёл, а там