и взять чужую.
Это я ответил на СМС такого содержания: «Господи, если бы я могла взять твою боль!». Я вообще убеждён, что человек обязан отвечать на любое письмо кроме случаев, когда он хочет показать адресанту, что его в упор не видит – тогда не ответ и есть лучший ответ. Человек, не отвечающий на письма, мне не интересен. Конечно, можно с этим спорить, но как бы вам объяснить? Мне 45 лет. На сегодняшний день я прожил достаточно богатую событиями жизнь, чтобы позволить себе какие-то обобщения и выводы, поэтому сразу говорю: не нужно спорить. Много лет назад один умник сказал «истина рождается в споре», и просто удивительно, сколько людей с удовольствием или со значением повторяют эту бессмысленную фразу. Цель у спорщика только одна: доказать, что он лучше. И где же здесь истина? Амбиции субъективны, истина объективна, так что родиться в споре она не может по определению. Я не читал оригинальной версии, относящейся, безусловно, к науке, но думаю, что это вина переводчика, что в оригинале вместо «спора» было «обсуждение». Просто «истина рождается в споре» звучит лучше, во фразе есть ритм, что для пословицы ровно половина успеха, вот переводчик и пожертвовал смыслом. В общем, давайте поменьше спорить, а переводчик – бог с ним.
Я лежал на шестом этаже, и впереди у меня была ночь. На центр вселенной валилась огромная луна, заливая светом огромный город Москву, так что вид был просто сказочный, как декорации к «Лебединому озеру». Панорама большого города всегда величественна, что бы ни происходило в небе и ближайшем космосе. Например, гроза, за которой наблюдаешь с высокого этажа, или широкий луч солнца в разрыве туч, который прочно ассоциируется с божьим оком. В общем, огромная луна висела над огромным городом, и бесчисленные строения с горящими окнами казались процветающей космической колонией. Бывало, я часто подставлял лицо лунному ветру и позволял унести себя в страну грёз, но сейчас я видел только небесное тело и город с исправной энергоподачей. У кровати есть одно фатальное свойство: если долго на ней лежать, она навязывает свою концепцию пространства. То есть, скручивает его вокруг себя, и вы начинаете жить как бы за стеклом: всё видно и слышно, но звуки приглушены, а запахи жизни остались только в памяти.
А ещё ночью полагаются всякие эротические видения – почему нет, если не спится? Вот с этим поначалу были большие проблемы. Дело в том, что в реанимации человеку в бессознательном состоянии вставляют в мочеток резиновую трубку-катетер, чтобы он мог отправлять физиологию, не пачкая простыней. Хорошо, полежал он в реанимации, а после, как переводится в обычное отделение, катетер вынимают, и тут начинается интересное: резинка полностью разрушает нормальную мочеиспускательную функцию (проще говоря, писать больно), и для её восстановления нужно пить особое лекарство. А уж если, не дай бог, эрекция, то воистину не дай бог!
И в конце концов, ночью полагается спать. На удобной кровати, на чистом белье, заняв, накрутившись вволю, лучшую позицию, и хорошо бы рядом сопело любимое существо… Господи, о чём я говорю! В моём случае сон это нахождение удобного варианта всё той же позы. В смысле, что со спины мне всё равно никуда не деться, но можно как-нибудь её пристроить, или чуть повернуть ногу, чтобы она не болела или болела настолько, что к боли можно было привыкнуть, сжиться с ней, приняв её за часть естественного процесса. И как только это происходит, измученный организм тут же сдаёт, и вы засыпаете. Но больничный сон чуток и тревожен, поэтому если больной не обладает бесценным даром толстокожести, проснуться ночью ему придётся не один раз. Во-первых, его может разбудить собственно заведение. Самый простой случай – визит медсестры, призванной делать уколы и ставить капельницы. Свой инвентарь сестра возит на тележке, скрипящей так, словно она должна предупредить мир о немедленной катастрофе. У неё есть список, в котором указаны номер палаты, данные пациента и назначенные лекарства. Только сегодня вместо сестры брат Толик по кличке зачарованный. Толик не любит смотреть в список (может, в детстве его травмировали каким-нибудь списком), он вкатывает тележку в палату, зажигает свет и громко спрашивает:
– Ну чего, кому какие уколы?
И узнав, что никому никакие, пожимает плечами и выкатывает своё беспокойное хозяйство.
Времени 00.00.
Впрочем, сегодня ему есть дело: поставить капельницу мне, и он даже об этом знает. Вот он кладёт нужную бутылочку в штатив, протыкает иголкой пробку и начинает сливать из трубочки прямо на пол. Я не выдерживаю:
– Ты зачем льёшь на пол, имбецил? Хочешь, чтобы кто-нибудь поскользнулся или прилип?
Выражение его лица нисколько не меняется, всё та же вялая зачарованность нового поколения, но он втягивает шею в туловище и чуть прядает маленькими ушами – не привык к подобному обращению. От растерянности он направляет трубочку в моё судно, стоящее рядом с кроватью, и, конечно, обливает его. Не хватало мне ещё голой задницей сесть на липкое! Я заставляю его взять бумагу и хорошенько вытереть борта. Даже в наше бессердечное время нечасто встретишь пример такого чистого, такого наивного детского презрения к людям, какое живёт в Толике. Когда он в первый раз ставил мне капельницу, на соседней кровати вдруг объявился интересный журнал. Толик бросил иголку, которой до этого примеривался