фактором сыграло естественно отсутствие отца, который оставил семью, когда Якобу было три года. Одной матери было очень тяжко воспитывать ребенка, так как всегда приходилось думать о материальном положении, которое давило на ее психологическое состояние, которое и так не было достаточно стойким, в особенности для воспитания детей. Бывали случаи, когда ей не то что приходилось, а она намеренно оставляла ребенка дома одного (перед этим конечно же его покормив, так как здесь все-таки играл какой-никакой материнский инстинкт, хоть и ослабленный) и прогуливалась по улицам, в надежде найти тихое, укромное место, вдали от люда и социума. Возвращалась она после таких прогулок только после осознания, что душа ее и тело морально восстановлено, а о ребенке она если и задумывалась, то только на мгновение и дальше мысли ее уносились в глубокие, далекие дебри, откуда ей никогда не хотелось уходить, однако приходилось.
Якоб не был капризным и чересчур шумным ребенком, но повышенный голос матери в их захолустье звучал нередко и в большинстве случаев безосновательно. Она ему запрещала делать малейшие, лишния движения, оправдывая это беспокойством за его здоровье, однако правды в этом было ничтожно мало и скорее всего совершенно не было. Ей не хотелось уделять ему излишне много внимания и поэтому пыталась всегда минимизировать количество уделенного времени на ребенка. Каждый раз как взгляд ее падал на это создание, злость и жалость начинали переполнять ее душу. Возникает резонный вопрос: почему она не решила сбагрить ребенка в детдом? Вот как раз на этот вопрос ответить намного тяжелее, чем может показаться. Мы не соврем, если будем утверждать, что дитя для нее является обузой, ношей, которая не дает ей нормально жить и тратить свое время на нужные, по ее мнению, вещи; но здесь стоит обратить внимание, что женщина эта была всегда по жизни одинокой и вполне возможно, она тянулась к Якобу только из-за своего эгоизма, который нуждался в хоть в каком-то обществе. Она не любила большие сборища людей, из-за чего и искала пустые улицы, но ощущение того, что дома хоть кто-то есть и ждет ее возвращения – всегда грело ее сердце и помогало не задумываться об одиночестве. Друзей у нее никаких не было, а из родственников остался дядя, который жил в городе, в нескольких часах езды от деревни. С ним она поддерживала общение только путем телефонных звонков, которые происходили раз в неделю, а то и реже.
Якоб был тихоней, но пытал интерес ко всем вещам, чего зачастую он скрывал и не показал окружению, так как боялся услышать очередных укоров от мамы, что не нужно лезть не в свои дела. Из-за этого он привязывался к самым обычным, заурядным вещам и мог играться с одной и той же игрушкой на протяжении нескольких лет. Эти ограничения в действии и любопытстве со стороны матери он прекрасно ощущал, но поделать с этим ничего не мог, да и не особо пытался. Он любил ее всегда и за всю свою жизнь у него ни разу не проносилась мысль, что она может его не любить и ценить. К ней он всегда прислушивался во всем и никогда не перечил. Но один раз произошел случай, который удивил маму и в большей степени Якоба, так как это было совершенно на него не похоже, а какими мыслями он руководствовался в тот день, он и сам не знает, не помнит.
В общем, было ему на тот момент десять лет. Шли весенние каникулы и почти все свое время он проводил у себя на грядке, где у него получилось найти укромное место и там он постоянно, лежа в траве, смотрел на плывущие облака и размышлял о разных вещах, порой странных и в какой-то степени диких. За своей вереницей дум он никогда не следил и если она обрывалась, ему ничего не оставалось как начать новую цепь и полностью отдаться мысленной волне. Иногда это могло доходить до абсолютного абсурда:
« А что будет, если я выкопаю небольшую ямку, налью туда вода и буду сидеть в ней; а потом буду каждый день раскапывать еще немного земли и в конце концов получится огромный бассейн… Вот только вода будет грязной, да и вообще идиотизм какой-то получается… – он следил глазами за облаками, проплывающие перед ним. – Небо, небо голубое, только ты мое родное, понимаешь меня всего… Из меня поэт точно такой же, как и отличник. Так грустно становится, когда на тебя кричат… – тогда он проектировал в мыслях ранее случившиеся или выдуманные ситуации, где на него кричала старушка, в очках с огромными линзами и полуиспорченными душками; воображение его добавляло неописуемо-яркие краски и насыщенность картинки доходила до необычайной степени. – Ах! Ой, ой, ой! Как же неприятно… У меня мурашки пошли по всему телу. – иногда происходило так, что эта самая проекция в голове сворачивала в неожиданную сторону и начинала заполняться насильственными сценками, которые непонятно откуда появлялись в воображении Якоба: было много крови, разорванной, разгрызанной, разбросанной по разным углам розовой плоти, которая продолжала шевелиться как желейка; в такие моменты Якоб резко вздрагивал, вертел головой с закрытыми глазами и пытался избавиться от вот таких мыслей, которые продолжались недолго и быстро сменялись другими. »
Он лежал на траве в тишине, иногда прерываемой звуками разных букашек и насекомых, подставив под голову две своей руки. Ему не хотелось возвращаться в дом, он с удовольствием бы провел еще несколько часов в таком положении, однако мама все-таки существовала и иногда нуждалась в его помощи. Она позвала уже привычным для него