Повторить лето. Ольга Браилова

х же шла дорога. Пыльная дорога с особым асфальтом, который, как говорили местные, клали пленные немцы. Если выйти из автобуса, можно было почувствовать запах этой дороги, перемешанный с жаром прошедшего дня. На маленьких остановочках залезали бабушки с баулами и корзинами; в корзинах было все, что угодно, и все негородское: цыплята, хлеб, овощи с необрезанной ботвой и много чего еще, остро пахнущее, свежее, яркое… И сами бабушки были живые, болтливые, их одежда пахла солнцем, землей, пылью, старой деревней. С любой хотелось вместе сойти и пойти к ней жить в родственники.

      Наконец показалась автостанция Казацка. Все пассажиры вышли, водитель закурил папиросу, закрыл двери белого с красной полосой ЛИАЗа и ушел в диспетчерскую. Я стояла с двумя рюкзаками и похудевшим за время пути из Москвы пакетом дорожной еды. В пакете оставались два битых яйца всмятку, полноги курицы, салфетка с крупными крошками хлеба и рассыпавшийся из пакетиков дешевый черный чай. На мне были модные кроссовки, невероятно удобные и давным-давно мечтанные, неприлично короткие шорты, новая, но уже грязная от поезда футболка и круглые темные очки, как у Сары Коннор. Мои руки тоже были как у Сары Коннор: в этом году я сдала силовой норматив на юношеский разряд по спортивной гимнастике.

      Я любила Казацк, родину моей мамы, и любила быть как Сара Коннор: независимой и немного брутальной. Это сочетание было возможно только летом в Казацке. Мне было семнадцать лет. Впереди маячила необходимость получать высшее и как-то устраиваться в личной жизни. Но сначала надо было решить проблему с Мишей.

      Бабушка Вера, как всегда, встретила меня прохладно. Она никогда меня не любила, и мои приезды терпела только из-за своего мужа, моего двоюродного деда Жоры. Родная моя бабушка умерла три года назад, но я продолжала приезжать в Казацк и останавливалась, конечно, у бабы Веры, несмотря на то, что поселок был полон моих бабушек разной степени родственности. Бабушку Веру я любила, несмотря на ее вечные козни и сплетни обо мне. Дед Жора всегда ее воспитывал, и баба Вера, подчиняясь, принимала меня у себя и даже выделяла отдельную комнату в хате.

      Светка, конечно, была все лето у своих. От ее родного Николаева до Казацка на автобусе было часа два. Вечером мы сидели на веранде соседнего детского сада и пили дешевое вино. Светка каждый год становилась все зрелее и шире в бедрах. Ее глаза в этом году светились еще большим женским лукавством. Этого чисто женского восприятия мужского мира мне конкретно не хватало. Я совершенно не умела сделать так, чтобы парень проводил меня с дискотеки до хаты, и каждый раз, когда я все же решалась пойти на дискотеку в Казацке, мне приходилось одалживаться у Светки, у которой желающих провожать всегда хватало. Этим летом у нее было уже три постоянных ухажера. Одним из них она была готова поделиться со мной немедленно.

      – Аньк, шикарный парень! Молчит, дарит цветы и шоколадки. Бджоляр.

      – Кто?

      – Пчел разводит.

      – Пчеволод, что ли?

      – Ему девятнадцать. Закончил училище, работает.

      Игнорируя шикарно-шоколадного Васю-бджоляра и разглядывая деревянный пыльный пол веранды, я скромно спросила про Мишу.

      – Приехал. Живет, дров уже целый сарай бабе Нюте нарубил. Прибыл белый, ровно простыня, из своего Мурманска, сейчас загорел, а волосы побелели. Красавчик… По-русски чешет, как не свой. Москаль! Думаешь, в этом году он тебя заметит?

      – А ты помоги.

      – Мать, меня он замечает еще меньше, чем тебя. Я ж местная. А ты – вона из Москвы.

      – Светка, не в Москве щасте…

      – Дура ты. Четыре года одна и та же история. Дался он тебе. Он же старый!

      – И что?

      – Ладно, завтра я должна бабе Нюте ведро с помоями для ее хряка отнести. Вместе гайда.

      – А на дискотеку он ходит?

      – Ты сама-то туда ходишь?

      – Ладно, ведро так ведро.

      Ворота и забор бабы Нюты, к счастью, были несплошными. Из наблюдательного пункта в хате бабы Веры, где я засела с самого утра, сквозь редкий частокол запущенного забора – и Миша, и шаркающая совсем старая его бабушка были видны прекрасно. Миша и вправду был хорош. “Старость” его не портила. В двадцать один год внук нашей общей со Светкой соседки выглядел, как бог. Баба Вера мне как родственнице вынуждена была писать письма, а так как писать ей было особо нечего, то она передавала новости всех соседей по улице. Я знала, что Миша тоже занимался спортивной гимнастикой и в этом году сдал на мастера спорта. Вернее было бы сказать: “«я» тоже занималась спортивной гимнастикой”, потому как пошла в спорт благодаря Мише, надеясь получить хотя бы одну общую тему в разговорах с ним.